В письме Сталина творчество Булгакова упоминается несколько раз:
1. «"Бег" Булгакова… нельзя считать проявлением ни "левой", ни "правой" опасности. "Бег" есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины, — стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. "Бег" в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление.
Впрочем, я бы не имел ничего против постановки "Бега", если бы Булгаков прибавил к своим восьми снам ещё один или два сна, где бы он изобразил внутренние социальные пружины Гражданской войны в СССР, чтобы зритель мог понять, что все эти по-своему "честные" Серафимы и всякие приват-доценты оказались вышибленными из России не по капризу большевиков, а потому, что они сидели на шее у народа (несмотря на свою "честность"), что большевики, изгоняя вон этих "честных" сторонников эксплуатации, осуществляли волю рабочих и крестьян и поступали поэтому совершенно правильно».
2. «Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает. На безрыбье даже "Дни Турбиных" — рыба».
3. «Что касается собственно пьесы "Дни Турбиных", то она не так уж плоха, ибо она даёт больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: "если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав своё дело окончательно проигранным, — значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь", "Дни Турбиных" есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма».
4. В заключение среди ошибок начальника Главискусства Алексея Свидерского и Главреперткома указывается постановка «Багрового острова» в Камерном театре.
Критика или…?
Сами по себе оценки произведений Булгакова со стороны Сталина неоднозначные.
С одной стороны, как тонкий ценитель прекрасного, он не мог не отдавать себе отчёта в чисто художественных достоинствах булгаковских пьес. Потому и ходил на «Дни Турбиных».
С другой стороны, как человек, ответственный за идеологию нового режима, он не мог не отдавать себе отчёта в том, что пьесы Булгакова — совсем не то, что нужно новой власти. В них были не те люди, озабоченные не теми проблемами.
Так что авторы, которые видят в письме Сталина именно критику Булгакова, не так уж далеки от истины. Сталин к Булгакову относился вполне утилитарно — пока драматург демонстрирует, пусть даже с классово чуждой точки зрения, «всесокрушающую силу большевизма», он нужен. Вероятно, Вождь был не против и умеренной критики советской действительности (хотя почти наверняка считал «Зойкину квартиру» пошлятиной). Но вот если драматург начнёт заниматься попытками «вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины», а тем более ставить под сомнение советскую политику в области театра («Багровый остров», «Кабала святош»), то будет ему нехорошо.
Надо, впрочем, отметить, что при всей утилитарности Сталин Булгакову всё же симпатизировал. Во всяком случае, трудно иначе объяснить то, что Михаил Афанасьевич не попал под каток Большого террора, в котором сгинуло большинство сменовеховцев.
Знал ли Булгаков о письме Сталина?
Большинство булгаковедов полагают, что знал, и свой анализ базируют именно на этом предположении. Причём предположение это включает то, что Булгаков не просто знал о письме, но знал и полное его содержание, включая фразу, которую мы специально выделили в цитате. Но тут есть вопрос.
Дело в том, что письмо Билль-Белоцерковского было частным и ответ Сталина тоже был частным. Впервые письмо Сталина было опубликовано только в 1949 году в 11-м томе Полного собрания сочинений. До этого оно не публиковалось. Кстати, само письмо Билль-Белоцерковского было впервые опубликовано только в 1999 году.
В то же время, хотя письмо и было личным, секретным оно никак не было и… Вот тут вам лучше сесть и хорошо вдохнуть — письмо Вождя распространялось самиздатом! Правда, ленинское «Письмо к съезду» с 1927 по 1956 год также ходило в списках, а его хранение давало гарантированную статью 58.10…
Евгений Громов в книге «Сталин: власть и искусство» приводит адресованное Сталину письмо Луначарского: «Ваше письмо группе Билль-Белоцерковского нашло довольно широкое распространение в партийных кругах, так как оно, по существу, является единственным изложением Ваших мыслей по вопросу о нашей политике в искусстве». Луначарский просил разрешения напечатать это письмо в журнале «Искусство», но не получил его. Известно также, что этой перепиской интересовался Горький и оба письма были ему переданы непосредственно Сталиным.
Лидия Яновская в книге «Треугольник Воланда» признаёт: «Неизвестно, держал ли Булгаков это письмо в своих руках. Но в подробном, а может быть, и не единственном пересказе безусловно знал».
При всём бесконечном уважении к Лидии Марковне мы вынуждены констатировать: у нас нет никаких оснований считать, что Булгаков был знаком с полным текстом письма и, главное, с той самой фразой. То есть сталинское «послание» с высокой степенью вероятности до него не дошло. Хотя исключать этого всё же нельзя: с письмом мог ознакомить Булгакова тот же Горький.
Было ли в письме обращение к Булгакову?
Если бы Сталин действительно имел намерение предложить Булгакову помощь, он бы нашёл способ проинформировать его об этом. И такое информирование почти наверняка нашло бы отражение в архиве и дневнике Е.С. Булгаковой. Позже слух о звонке Сталина распространился по театрально-литературной Москве немедленно. Но тут ничего такого не было.
С другой стороны, как представляется, сама тема несколько надуманна. Да, при первом прочтении кажется, что Сталин на что-то намекает автору: «Я бы не имел, если бы…» Но все авторы, изучавшие литературный стиль Вождя, отмечали, что он любил задавать себе вопросы и тут же на них отвечать.
«Уинстон на минуту задумался, потом подтянул к себе речепис и начал диктовать в привычном стиле Старшего Брата: стиль этот, военный и одновременно педантический, благодаря постоянному приему — задавать вопросы и тут же на них отвечать ("Какие уроки мы извлекаем отсюда, товарищи? Уроки — а они являются также основополагающими принципами ангсоца — состоят в том…" — и т.д. и т.п.) — легко поддавался имитации» (Дж. Оруэлл. «1984»).
Вот и в этом письме Сталин как бы задаёт себе вопрос: а при каких условиях можно было бы разрешить постановку «Бега»? И сам себе отвечает.
Отметим, что вообще Сталин вмешательством в художественный процесс отнюдь не пренебрегал. Общеизвестно, например, что именно он предложил Александру Довженко снять фильм о Щорсе и именно он предложил формат фильма как историю «украинского Чапаева». Но то — Довженко, человек весь свой в доску (пусть даже не член партии).
Но именно Булгакову Сталин такого одолжения не сделал, и причина этого на поверхности: он считал его несоветским, чужим автором и подозревал, что тот с заданием не справится. И, со своей точки зрения, был прав.
Обращение же в письме, конечно, было. Но адресовано оно было не Булгакову, а обобщённому Билль-Белоцерковскому, и суть его состояла в том, что советской власти нужны такие же качественные пьесы, как у Булгакова: с живыми персонажами, говорящими нормальными словами, а не лозунгами. В общем, нужна была «Красная гвардия» — такая же, как «Белая гвардия», но красная.
Мог ли Булгаков удовлетворить просьбу Сталина?
Многие булгаковеды пишут, что нет, не мог.
Причины называются разные. Есть, например, мнение, что пьесу невозможно было переработать в требуемом духе (но Сталин считал иначе…). Чаще же всего пишут, что письмо «Сталин писал не ему. Письмо, которое он не получал, не требовало ответа. За протянутую соломинку драматург не ухватился…» (Яновская).
В законченном виде такая точка зрения сводится к тому, что Булгаков претендовал на особые отношения с Вождём и ждал личного обращения.
Что тут сказать?
Во-первых, о каких-то «особых отношениях» можно было говорить только с апреля 1930 года, когда в квартире на Большой Пироговской раздался тот самый звонок. Версию о личным знакомстве писателя и Вождя ещё по Владикавказу мы считаем недоказанной.
Во-вторых, в 1929 году Булгаков находился не в том положении, чтобы пренебречь помощью, пусть даже речь шла о «протянутой соломинке». Сам он позже, в письме к правительству, возможно даже не сгущая краски (хотя это он умел делать блестяще — не зря Любовь Белозерская называла его «знаменитым "притворяшкой"»), писал, что его ждёт гибель. Конечно, в 1930 году ситуация была хуже… Но ухудшение её можно было прогнозировать.
В-третьих, Булгаков хотел написать «Красную гвардию». На этот счёт есть свидетельство Елены Сергеевны (в записи Владимира Лакшина): «Я в молодости, познакомившись с Булгаковым, когда его страшно ругали за "Белую гвардию", "Турбиных", сказала ему: "Ну что вам стоит написать пьесу о Красной армии". Он посмотрел на меня страшными глазами и сказал с обидой: "Как вы не понимаете, я очень хотел бы написать такую пьесу. Но я не могу писать о том, чего не знаю"».
Тут нам слова Булгакова могут показаться несколько странными — о том, как Сатана разгуливал по Москве, он знал, а о внутреннем мире красноармейцев, дескать, не знал… Но, с одной стороны, самые фантастические образы Булгаков брал всё же из жизни (хоть и призывал не искать прототипа Воланда), а с другой стороны…
«Красную гвардию» Булгаков всё же написал. И даже две. Это были либретто оперы Сергея Потоцкого «Чёрное море» (не поставлена, либретто опубликовано в 1988 году) и пьеса «Батум». В первом произведении фигурируют красноармейцы и даже Михаил Фрунзе (командующий красным фронтом Михайлов), а во втором — революционные рабочие.
Увы, опера была не слишком удачной, а «Батум» трагически опоздал. Эта пьеса была бы к месту и ко времени в 1926-м и даже в 1930 году, но в 1939-м это был очевидный анахронизм, на что и указал сам Сталин, традиционно отметив художественные достоинства произведения (в разговоре с Владимиром Немировичем-Данченко).
Так или иначе, если бы Сталин действительно попросил, Булгаков бы обязательно попытался. И вполне возможно, у него бы получилось.
