Как польские панычи русского Ваню подставили
Будущий отец советской металлургии родился в зажиточной крестьянской семье под Саратовом 13 ноября 1883 года. Отец его слыл в округе первейшим изобретателем и мастером на все руки. А еще он был знаменитым портным и хвастал, что шил бекеши самому Ивану Поддубному. Иван чем мог помогал родителю, школьный курс кончил поздно, но усилиями и уговорами отца решил стать агрономом. Благо в Ново-Александринке в Белоруссии, где жила родная тетка, находился довольно известный агрономический институт.
В 19 лет Иван Бардин стал его студентом. И быть бы ему агрономом, уважаемым человеком в сельском хозяйстве того времени, да грянула в стране Первая русская революция, решившая судьбу волжского паренька своим манером. Иван Павлович в воспоминаниях писал:
«У польских студентов существовала своя организация «коло» (кружок). Их всегда можно было узнать по одежде. Они носили сплюснутую фуражку (конфедератку), а наиболее революционная часть студенчества — тужурку вместо мундира, так называемую кланку, с красными, синими или зелеными отворотами. Высокие сапоги и дубовая палка с серебряным наконечником дополняли студенческий наряд. Это был очень красивый костюм, который любили надевать и русские. Как у поляков, так и у русских он выражал протест, несогласие с существующими порядками. В институте установилось негласное правило: каждый студент за время обучения обязательно должен быть исключен из него на год или на два по политическим мотивам. Закончить институт своевременно считалось дурным тоном. Это стало своего рода традицией. Дань этой традиции отдал и я».
Поддавшись агитации поляков, Иван принял участив в студенческих волнениях, да еще выпятил себя так, что судьба его была решена: его отчислили. Опомнившись, он подался было в Ставрополь — в тамошний агрономический вуз, но по пути, остановившись в Киеве, подал заявление на агрономическое отделение (агрохимия) тамошнего политехнического института. Его приняли сразу на третий курс.
План на всю жизнь
В стенах новой alma mater начинаются приключения будущего строителя гигантов советской индустрии. Василий Петрович Ижевский, профессор Киевского политехнического — вот кто сбил парня с пути истинного. Будущий строитель Магнитки и «Запорожстали» и Кузнецка слушал его лекции по доменной химии и увлекся до такой степени, что решил специализироваться именно по этой теме.
К тому времени он уже перевелся на более престижный инженерный факультет. Много позже он вспоминал:
«В институте лаборатории минеральной технологии и металлургии пользовались дурной славой. Считалось, что больше всего бездельников, людей, ничего не знавших, но хотевших во что бы то ни стало получить диплом, находилось в этих двух лабораториях. Несмотря на такую оценку металлургической лаборатории, я, прослушав несколько лекции Василия Петровича, выбрал специальность металлурга. Вероятно, этому способствовало и то, что в распоряжении профессора Ижевского и его помощников имелся небольшой, но прекрасный музей, где демонстрировался весь металлургический процесс.
Кроме того, Василий Петрович свои лекции по металлургии всегда тесно увязывал с химией, которую я знал и любил… Говорил он тихо, довольно быстро, никогда не читал лекцию по запискам. Во время первых посещений лекций его метод казался странным, и лишь постепенно вы все более и более заинтересовывались металлургией и решали ее изучать, вникая в сущность того, о чем говорил вам этот «странный» профессор».
Тут надо заметить, что Иван Бардин с ранних лет был, что называется, с характером. Сбить его с раз намеченного дела было невозможно. Характер накладывался на романтизм и энтузиазм молодых лет. И вот вам результат — вчерашний агроном и химик решает стать доменщиком.
И очень просто — на лекциях и в частных беседах Василий Ижевский непрестанно твердил студентам, что наиболее интересная отрасль металлургии — доменное дело. Многое надо постичь и много трудностей пережить, чтобы получить хоть некоторое понятие о происходящем внутри больших доменных печей процессе. Доменное дело в те годы было на подъеме, из искусства, доступного на уровне интуиции и опыта лишь единицам, оно становилось наукой. Недаром именно в это время заблистал гений лучшего доменщика России Михаила Курако, учеником и соратником которого со временем довелось стать Бардину, который с юмором заметил, что «в те времена управление доменными печами очень напоминало плавание парусного судна по океану. И там и здесь больше требовалось интуиции, чем знаний».
Но именно новизна и неизвестность прельщали юного инженера. В своем дневнике он записал: «Тяжесть труда, когда он манит неразрешенными проблемами, не страшна». И, заметим, всей своей жизнью он честно подтверждал это правило.
Инициация героя
В 1909 году Иван Бардин пускается в самое опасное из своих приключений. Получив диплом инженера-металлурга, ищет место применения своим знаниям, силам и амбициям. «А где ж их применять, как не в Америке», — сказал ему Ижевский. Нашел ему компаньона для поездки, ссудил деньгами и рекомендательным письмом к знакомому инженеру. Правда, ехал Бардин не к металлургу, а механику и на завод Дира, того самого, который и по сей день выпускает тракторы и комбайны. Их и тогда с заводского конвейера предприятия в штате Иллинойс выходило громадное количество — 3000 в год.
О путешествии Бардина в Америку, которое, несомненно, по законам литературы и жизни было своеобразной инициацией героя, можно написать большущий роман — столько там было приключений. Все события того периода его жизни так плотно сцеплены, что трудно даже представить себе возможность их хоть сколько-нибудь связного пересказа в нашем небольшом очерке. Поэтому скажем прямо: Иван добрался до главной цели вояжа. Огромный даже по американским меркам металлургический завод Гэри был скорее комбинатом. И устроиться туда было проблемой не то что с дипломом инженера, но и просто рабочим.
Но Бардин решает во что бы то ни стало пройти всю цепочку производства, с самых низов. Сутками и неделями, погибая от голода и душевных мук, он выстаивал у центральной проходной в ожидании, что выйдет мастер и скажет: «Нужны рабочие на прокат». Или что-нибудь в этом роде. И он своего дождался.
«Вначале я помогал в кантовке болванок, поступавших из нагревательных колодцев на рольганг первой клети непрерывного блюминга. Работа физически нетрудная, но приходилось подходить к раскаленным болванкам весом 4—5 тонн на близкое расстояние, что с непривычки казалось нелегким. Правда, это продолжалось только один день. На следующий день, вернее в следующую ночь, меня поставили на другую, опять-таки физическую работу: оттаскивать от пилы отрезанные концы рельсов.
Механизмы для уборки отходов рельсов были незакончены; концы рельсов приходилось брать клещами, тащить от горячей пилы по листовому настилу и грузить в мульду мартена. Эта операция требовала довольно большой физической силы, так как мы обслуживали переднюю часть рельсов, где отрезанные куски были длинные, а загрузка мульды производилась на разных уровнях, и надо было перебрасывать кусок рельса в 1–1,5 метра длиной, а иногда и больше на расстояние 4–5 метров.
У Гэри Иван Бардин проработал два года. И на прокатных валках, и на прокатке осей железнодорожных вагонов, но не приблизился к заветной работе в доменном цехе. К тому же и условия работы были никудышные, да и сама металлургия была в загоне в те годы. И он понял — пора возвращаться домой. Тем более что и здоровье подорвал он на американских харчах основательно — пришлось даже лечить сердце. Вспоминая об Америке, Бардин говорил:
«В Америке я почти не приобрел новых знаний, специальности не получил, языку хорошо не научился. Да и народа по существу не узнал, так как общение с американцами было весьма незначительным». Что правда, то правда — большую часть времени он работал в бригаде, где все, кроме него, были хорватами.
Где родился, там и сгодился
В 1923 году Иван Павлович Бардин был послан Советским правительством в Германию и Англию — учиться организации производства. К тому времени он уже был опытным инженером и руководителем. Английские заводы произвели на него сильное впечатление порядком и механизацией. Но, наверное, в значительной мере симпатия была сентиментального свойства. Он пишет в «Воспоминаниях»:
«В связи с осмотром заводов мне не удалось посмотреть как следует самый город Шеффилд, главный центр английской металлургии и машиностроения. Он во многом напомнил мне Юзовку: закопченные здания, довольно грязные мостовые, много дыма».
И точно — чего там смотреть еще одну Юзовку? Уже неоднократно писалось, что ничего экстраординарного в ней не было ни для русских, ни для британцев. Если посмотреть на фотографии быта и архитектуры родного для строителя Юзовского металлургического завода Джона Юза Южного Уэльса, то легко можно было бы спутать с Донбассом. Единственная разница — в наших палестинах все-таки степи.
Именно их и увидел В 1911 году Бардин. Он уже бывал здесь — на практике Киевского политехнического. Но теперь надо было устраиваться. Директором завода был харизматичный Адам Свицын, который привлек к сотрудничеству Михаила Курако. Неизвестному ему 28-летнему здоровяку с опытом работы в Штатах он предложил было работу переводчика, но Бардин признался, что с техническим английским у него не очень. Тогда ему подыскали работу чертежника в конструкторском бюро. В то время на Юзовском заводе это было чистилище молодых талантов, откуда они могли (и стремились) попасть в доменный цех — к Курако! Бардин в этом преуспел, стараясь по примеру своего отца-мастерового побольше предлагать новшеств — авось заметят.
Вот как Бардин пишет об этом:
«Обычно днем или вечером быстрым и молодым шагом приходил в чертежную худощавый человек в высоких сапогах и синей куртке, поверх которой была надета кенгуровая шубка, с ушанкой в руках. Это был Михаил Константинович Курако. Он сразу оказывался в центре всех оживленных дебатов. Я очень хотел работать в группе конструкторов-доменщиков, и мне удалось туда перейти. Здесь первой моей работой была разработка газового клапана, конструкция которого и сейчас применяется большинством доменщиков».
Правая рука Курако
Иван Бардин был у Курако сменным доменным инженером. Равно как и другой его любимец, грузинский инженер Георгий Николадзе, впоследствии ставший знаменитым геометром и основателем советского альпинизма, он был правой рукой доменщика-самородка. На этих двоих Курако мог положиться во всем. Их же он всегда брал с собой на новое место работы — на Енакиевский, например, завод, где всем заправляли бельгийцы. Их Курако, потребовавший при переходе от Свицына диктаторских полномочий в доменном цехе, уволил почти всех, заменив на своих «тигров».
В Енакиево на Петровском заводе Бардин пережил Первую мировую, революции семнадцатого года и Гражданскую войну. В 1916-м стал главным инженером, а по сути — управителем завода. Правой рукой был Николадзе, заменивший его на посту начальника доменного цеха.
Революции и войны года привели к омертвению Донбасса. Заводы замирали без угля, руды, заказов, рабочих рук. Дольше других держался Енакиевский завод, национализированный советской властью. Но и ему не под силу было вынести бремя разрухи. Тот период в дневнике Николадзе отмечен в духе черного юмора в небольшой пьеске «На Большевистском заводе в Енакиево»:
Главный инженер (Бардин)
Мартены, домны, бессемеры
Подвластны мне — я Главковерх,
Да только печи, все без меры,
Да только мрет за цехом цех…
Начальник доменного цеха (Николадзе)
Над домнами самим Правлением
Бродяга ставлен был бездомный,
И превратил своим Правленьем
«Цех доменный» он в «цех без домны».
В моих ушах звучит как эхо
До смеха странный созвук слов —
Начальник доменного цеха
И председатель «соколов».
Междуцарствие и Европа
Подтрунивая над собой, честные инженеры тянули производство до последнего — кто б ни был у власти в крае. Но в начале 1919 года Петровский завод начал загибаться. Когда Деникина выбили из Донбасса и Ростова, Бардин подался в Москву. Там подзадержался, а в 1923-м съездил в вышеупомянутую командировку в Европу.
Из всего разнообразия впечатлений его приведем только одно — болью резанувшее по национальному чувству русского инженера. В Бельгии он встретился на одном из заводов с бывшими коллегами по Петровскому заводу. Иван Павлович занес в дневник:
«При осмотре цехов я видел много русских эмигрантов, работавших на заводе. На электростанции мне показали одного из них, усердно натиравшего блестящие части в машинном отделении. Говорили, что это полковник гвардии. Бельгийцы шутили: ниже полковника на работу никого не принимаем».
Европейцы не удивили Бардина. Интересно, а знали ли они, что к ним в Енакиево с Юзовского завода Бардин вынужден был перейти после того, как за издевательство над рабочим он чуть не сбросил в чан с жидким чугуном мастера-англичанина?
После возвращения из заграничной командировки Иван Павлович работал практически на всех заводах треста «Югосталь» — Енакиевском, Макеевском, Дружковском, Днепродзержинском. Мечтал поработать на реконструкции Керченского металлургического завода, но тут в его жизни произошла коренная смена декораций.
Он вспоминал:
«Под Новый год мы выехали в правление «Югостали», чтобы приступить к составлению производственного плана. Там в один из вечеров в мой номер неожиданно вошел представитель так называемого Тельбесбюро некий Шигаев. Не успев еще закрыть за собой дверь, он обратился ко мне: «Товарищ Бардин! Я пришел к Вам с предложением. Не хотите ли поехать на строительство Кузнецкого завода, на должность главного инженера?» Я ответил, что в Кузнецк поехать согласен, если будет разрешение на перевод.
Обрадованный Шигаев наговорил мне массу любезностей и обещал, что постарается добиться перевода. Его словам я не придал большого значения, однако, говоря откровенно, это предложение меня сильно заинтересовало и, возвращаясь в Днепродзержинск, я думал о том, что было бы очень хорошо, если бы все случилось именно так».
Бардин и его «город-сад»
Возведение в Южной Сибири, в Кузнецком бассейне (Кузбассе), мощного горно-металлургического комплекса бралось осуществить еще в 1917 году акционерное общество «КопиКуз». Строить его отправился Михаил Курако. Но в далеком краю он заболел и умер совсем молодым. Весной 1929 года Иван Бардин оставил свои новороссийские заботы и приехал в Москву. Его принял тогдашний руководитель тяжелой индустрии страны Валериан Куйбышев. Он сказал металлургу не без пафоса:
«Предстоит открыть новую страницу в истории Западной Сибири. Это глубокая разведка партии и рабочего класса в завтрашний день нашей страны. Это будет замечательное завтра. За вашей работой будут следить не только у нас, в Советском Союзе, но и за границей. Вы должны показать, на что способны большевики. И это очень почетная задача. Желаю вам успехов».
Бардин не подвел ожиданий Куйбышева. Старый дореволюционный проект Кузнецкого металлургического гиганта делали еще немцы и поляки. После них пришли американцы. Курако понравился американский проект, но он его переделал, улучшив по своему усмотрению. Прошло несколько лет. Снова пришли американцы, которых в конце двадцатых начали массово выписывать в СССР делать индустриализацию. Закупали пачками — от машинистов врубовых машин до чертежников и доменных инженеров, конструкторов тракторов и гидротехников. Новый план для стройки в Кузнецке делали американские специалисты. Бардин внимательно изучил проект и сказал: маловато будет. Американские инженеры проектировали завод на 400 тысяч тонн чугуна, Бардин перепроэктировал его на полтора миллиона.
Но на месте строительства его ждал шок.
«Проезжая по территории заводского поселка (так назывались четыре дома и конный двор, расположенные на верхнем крае будущей заводской площадки), — вспоминал Иван Павлович, — мы миновали какие-то лачуги, разбросанные в беспорядке. Не видно было ни малейших признаков организованности. Свое недоумение я не мог скрыть от старика-возницы.
— Что же это за места мы проезжаем, дед?
Почесав затылок, старик ответил:
— Да это город-сад.
— Ты что же, смеешься, дедушка?
— Зачем же смеяться, я всурьез говорю.
Оказывается, так называлось место предполагавшегося строительства города, к которому намечали приступить еще несколько лет назад. Но энергия строителей быстро иссякла, и ничто, кроме остатков бараков и землянок, не напоминало об их мечтаниях. В ту пору какой-то остряк назвал это место городом-садом, хотя ни города, ни сада там не было. Такое название настолько привилось, что даже Владимир Маяковский в своем стихотворении, посвященном строителям Кузнецкого завода, писал:
Через четыре
года
Здесь будет
город-сад!
Реальное строительство запустить удалось через год. Но всего за два года новый завод, подобного которому не было в Сибири прежде, обрел плоть и кровь. В 1931 году он дал первую плавку.
А через 10 лет здесь на базе и производственных площадках «Кузнецкстроя» были пущены эвакуированные предприятия, превратившие этот регион в важнейший для тяжелой индустрии СССР — Новокузнецкий алюминиевый завод и Кузнецкий завод ферросплавов; Кузнецкий металлургический комбинат выпускал военную продукцию, из стали КМК были сделаны боевые машины нескольких танковых соединений. О значении этого промышленного кластера говорит и тот факт, что в соответствии с первым послевоенным планом войны против СССР он был включен в число 20 объектов СССР, подлежавших атомной бомбардировке.
А в самом СССР ради развития Кузбасса пожертвовали Донбассом, перенаправив во второй половине 1970-х большинство финансовых потоков из Донецка в Кемерово. И краеугольный камень в будущность этого края заложил Бардин в страшные и прекрасные тридцатые годы, в течение которых он и сам пережил очень много неприятных моментов. А еще усыновил 11 детей репрессированных коллег и друзей.
У него была завидная кончина, практически как у Григория Потемкина — во время доклада в Госплане 7 января 1960 года у академика Ивана Павловича Бардина просто остановилось сердце.
Как там «старый Юз»?
Донецкий (Юзовский, потом и Сталинский) металлургический завод навсегда остался его первой любовью — местом, где он стал доменщиком, воплотил мечту. Донецкий краевед былых времен Алексей Ионов писал в одном из послевоенных очерков:
«1946, Москва, Колонный зал Дома Союзов. Знаменитый юзовский и енакиевский металлург, ученик самого Курако, Иван Павлович Бардин задерживает в своей руке руку директора Сталинского завода Павла Андреева:
— Ну, как там поживает наш «старый Юз»?
«Старым Юзом», «стариной Юзом» русские металлурги чуть не до 1950-х годов звали завод у Кальмиуса. Традиция!
— Отлично поживает, — ответствовал Андреев, он мог позволить себе теперь немного и поблагодушествовать, — замечательно молодеет «старый Юз» и готовится встретить свое 75-летие!»
Помнят его, так много сделавшего для металлургии края, и в Донбассе. Зайдя в один из центральных залов Донецкого республиканского художественного музея, можно обнаружить большой портрет Ивана Бардина работы Александра Лактионова («Письмо с фронта»). Он написал его в 1952 году, когда 79-летний Бардин уже перешел в возраст патриархов. Умудренный опытом и битый жизнью человек сидит в кресле в полутьме и слегка лукаво смотрит на посетителей музея. Кажется, ему снова хочется узнать, как там все-таки «старый Юз»? Но на этот раз ответить нам ему нечего. Пока нечего.
