Как Северская земля превратилась в волчий угол
К моменту выборов в первый русский парламент в 1906 году Черниговская губерния уже была далеко не тем, чем являлась многие века подряд.
О временах, когда черниговские князья боролись за великокняжеский трон в Киеве, напоминали только несколько сильно перестроенных церквей. Эпоха великих уроженцев, завоёвывавших Петербург, тоже канула в Лету, хотя многое напоминало и о семействе Разумовских, и о Безбородко с Завадовским, и о выдающемся мореплавателе Лисянском. К началу ХХ века этот лесной регион превратился даже не в медвежий, а в волчий угол, ибо центральная власть упорно не желала находить общий язык с местными жителями.
Напомню, что Черниговская губерния состояла не только из большей части нынешней одноимённой области (еще одна ее часть управлялась из Полтавы), но и заметных кусков нынешних Сумской, Киевской, Брянской и Гомельской областей. Включала она, замечу, в себя всю нынешнюю чернобыльскую зону отселения.
Не было там ни крупных городов, ни больших зерновых хозяйств, способных соперничать с соседями, ни масштабных промышленных предприятий, немного было железнодорожных узлов.
Самым заметным учебным заведением губернии был Историко-филологический институт им. князя Безбородько в городке Нежин. Имелись также гимназии, семинария и много монастырей с очень длинной историей, а также сеть сельских школ, где учителя мало отличались и по образу жизни, и по внешнему виду от местных селян и дьячков.
И была ещё одна особенность губернии, которая отличала её от других соседей.
Край еще помнил скончавшегося за тринадцать лет до первых думских выборов учителя Леонида Ивановича Глебова (Глибова, т. к. «ять» в его книжках заменялась на «і»). Учительствовал он в местной гимназии, на скромное жалование путешествовал в Европу и Египет. А еще он переводил басни Эзопа и Крылова вместе с Лафонтеном на украинский язык, так что все местные мало-мальски грамотные люди если не учились у него лично, то хотя бы по его книжкам.
Пять лет спустя после кончины баснописца в Чернигове поселился уважаемый малороссийский литератор Михаил Коцюбинский. Его дом был хлебосольным и чаепитным, Туда любили наведаться и местные земские и городские деятели, включая многолетнего городского голову Чернигова Василия Хижнякова и его товарища Ильи Шрага, и местные учащиеся подростки вроде Василия Эллана-Блакитного, Николая Вороного и будущего классика советской литературы Павла Тычины.
Благоглупости по-черниговски
Отношения с присланными из столицы губернаторами у местного общества не складывались.
Сначала общественность «достал до печёнок» Александр Анастасьев. Земский деятель Василий Хижняков в своих воспоминаниях так описывал стиль его руководства: «Необходимо во всём проявлять величие и силу власти и почаще прибегать к спасительной розге». Не подружился с черниговским обществом и герой турецкой кампании Евгений Андреевский, а уж сменивший его Алексей Хвостов вообще удостоился от эсеров бомбы в самом начале 1906 года. Незадолго до выборов его перевели в Петербург, и вице-губернатор Николай Родионов занял место недавнего шефа.
Все эти генералы не находили общего языка с местным населением, и поэтому и земцы, и обыватели, и крестьяне имели о центральной власти крайне негативное мнение. Этих наместников местная общественность не без основания сравнивала с героями щедринской «Истории одного города».
Общественный деятель Арнольд Марголин в своих воспоминаниях так описывал избирательную кампанию в Первую Государственную думу:
«Везде производились повальные обыски и массовые аресты. Особенно многочисленны аресты были в Нежинском уезде. В целом ряде селений производились повальные обыски и аресты. Тюрьма в Нежинском уезде была переполнена: вместо 50 человек, на которых она рассчитана, там находилось 120 человек.
Репрессии обрушивались на все опасные или неблагонадёжные с точки зрения правительства элементы: на организованные группы, решившие принять активное участие в выборах, и на партии и слои населения, бойкотировавшие выборы, и, наконец, на те необъединенные ещё элементы, которые казались правительству ненадёжными или подозрительными.
Газеты были переполнены жалобами и протестами по поводу производимых властями совместно с черносотенными организациями акциями насилия над избирателями. Предвыборные собрания или вообще не разрешались или разгонялись, как только речи ораторов принимали нежелательный для полиции оборот».
Если бы так вела себя власть только с крестьянами (они в тех краях предпочитали звать себя поселянами), то это не было так фатально для начальства. Не менее беспардонно она обходилась и с местным образованным и благородным обществом.
Хижняков описывал собрание из 45 человек, состоявшееся на квартире губернского предводителя дворянства Алексея Муханова. Там решили обсудить проведение будущих выборов, но вскоре к собравшимся нагрянул полицмейстер с нарядом и потребовал разойтись.
«С ним вошел частный пристав, а прочие стояли «в готовности» у подъезда. Полицмейстер выразил хозяину требование, чтобы все немедленно разошлись. Муханов заявил, что присутствующие приглашенные собрались не для каких-то антиправительственных действий а для обсуждения вопроса об осуществлении Высочайшего указа от 6 августа. А поэтому он и его гости не признают возможным подчиниться предъявленному требованию», — рассказывал к тому времени уже бывший городской голова Хижняков.
Полицмейстер остался сидеть в гостиной, собрание продолжилось. Более того ему пришлось выслушать критику полиции со стороны крестьян и землевладельцев. И те и другие обратили внимание на то, что «в сёлах ведется проповедь пожара в и грабежей, распространяется масса возбуждающих населения листков А здесь мы собрались для мирной и законной цели — и полиция и предъявляет нам запреты и угрозы… Между тем, у нас преследуются и разумная книга, и разумная беседа с населением, которые могли бы успокаивать его и направлять его протесты на мирный путь».
Вслед за полицмейстером явился правитель канцелярии губернатора и тоже потребовал разойтись. Но покинули помещение не собравшиеся, а этот чиновник.
Собрание всё-таки прошло, все вынесенные на него вопросы обсудили. Полицмейстер вынужден был доложить, что нарушений закона там не было, а его председателем был целый тайный советник и сенатор Михаил Васильевич Красовский, позднее представлявший губернию в Государственном Совете.
Муханов возглавил местных кадетов, а Красовский — октябристов (к нему присоединились депутаты следующих созывов Думы и родственники баснописца братья Григорий и Юрий Глебовы).
С этого момента митинги конституционных демократов уже проходили мирно, и полиция в них не вмешивалась.
«Речи говорили совершенно свободно, публика обращалась иногда к ораторам с вопросами и делала свои замечания, но она, видимо очень интересовалась необычным содержанием речей. И в зале в течение нескольких часов тишина ничем не нарушалась. Тогда ещё не народились местные Пуришкевичи для скандальных вторжений в эту тишину», — вспоминал Василий Хижняков.
А. Марголин вспоминал и такое: «Из крестьян-выборщиков Черниговской губернии больше всех остался в памяти Высовень, самоучка, впоследствии сельский учитель.
Высовень возвратился незадолго до выборов из административной ссылки. Казалось, что он сгорбился от тяжести общенародного горя и личных переживаний в Сибири. Впоследствии мне привелось защищать его по делу о хранении нелегальной литературы. Он был приговорен к краткосрочному содержанию в крепости. Вскоре после этого я получил известие об его смерти. Но еще и сейчас я вижу пред собою его умные, печальные глаза, его сгорбленную фигуру…».
Понятно, что после такой предыстории все десять депутатов Первой Думы от Черниговской губернии были, мягко говоря, оппозиционны к госаппарату. Но оппозиционны по-разному.
Шраг, Муханов и другие
Наиболее авторитетным депутатом от этой губернии стал 58-летний Илья Людвигович Шраг — помещик из немцев, ставший благодаря дружбе с Глебовым и Коцюбинским убеждённым украинцем. Причем не просто сельским недоучкой или человеком с неудовлетворёнными амбициями, а вполне состоявшимся на местном уровне земцем и думцем, успешным адвокатом, печатавшимся во Львове.
Ксенофобией он не страдал, и еврейский деятель Арнольд Марголин описывал его так:
«Вся Черниговская губерния знала и горячо любила Шрага, крестьянство иначе не называло его, как «батько Шраг». Было много оснований для такой популярности. Прямой, правдивый, он не знал компромиссов в отстаивании прав всех угнетаемых. Талантливый оратор, опытный адвокат, он был несменяем на самых ответственных ролях в земской и городской работе, без него не проходило в Черниговской губернии ни одно значительное судебное дело.
Но главное обаяние заключалось в его прекраснодушном характере, в его повседневных отношениях к окружающим людям. Строгий к самому себе, он прощал другим все их мелкожитейские прегрешения и бичевал лишь тех, кто злоупотреблял своей властью и могуществом во вред народу. Никогда нельзя было услышать из его уст желчных замечаний по чьему-либо адресу, ему вполне чуждо было чувство зависти.
Дом же Шрагов славился гостеприимством самого хозяина, его жены и всей его семьи. В этом доме бывали все — от самых близких друзей до самых ярых политических противников Шрага.
В еврейских кругах Черниговской губернии имя Шрага было окружено ореолом праведника и друга еврейского народа. И действительно, это был праведник и истинный друг всех угнетенных».
В Думе Илья Людвигович сначала примкнул к кадетам, однако вскоре 45 депутатов создали «украинскую громаду», которую и возглавил адвокат Шраг. С трибуны парламента он заявил о необходимости автономии отдельных областей империи, в частности Украины.
Позднее Шраг активно боролся за автономию Украины, был членом Центральной Рады, отказался ввиду преклонного возраста от места в гетманском правительстве и умер 11 апреля 1919 года под домашним арестом у большевиков.
К Шрагу примыкали местные крестьяне, прошедшие в Думу и вошедшие во фракцию «трудовиков». Это волостной писарь Алексей Бабич и бывший сельский староста Иван Тарасенко.
И если о Бабиче известно мало, разве что его сильная материальная нужда, а после 1907 года следы теряются, то Тарасенко публикует статьи и рассказы в газете «Рада», преемнице газеты «Громадська Думка». Среди его статей — очерк «Велика небезпека» (Большая опасность, «Рада», 20 марта 1907), об опасности руссификации («обмосковлення») в восточных уездах Черниговской губернии. В апреле 1911 года оставался высланным из родной губернии.
После революции Тарасенко стал активнейшим автокефалистом. С 1920 по 1922 год он исполнял обязанности секретаря Всеукраинской «Православной церковной рады», секретарствовал на заседаниях І «всеукраинского православного церковного собора», который работал в Киеве уже при большевиках — с 14 по 30 октября 1921 года.
Весной 1922 года Тарасенко арестовали вместе с дочерью Марией, студенткой Киевского института народного образования, по обвинению в причастности к «контрреволюционной петлюровской» организации «Казачья рада» (или «Казачий совет»). 28 августа 1922 года Тарасенко и его дочь были расстреляны вместе с ещё 43 «врагами советской власти».
К кадетам примкнул и отставной полковник, бывший адъютант великого князя Николая Николаевича Алексей Александрович Свечин. Уйдя в отставку и вернувшись в своё имение, он избирался почетным мировым судьей и председателем Черниговской губернской земской управы. Юрист Николай Могилянский вспоминал:
«Однако, не в уме, может быть, и не выше среднего, но живом, деятельном и всегда беспокойном и ищущем, заключалось обаяние, всегда излучаемое Алексеем Александровичем. Оно исходило от его благородного характера, милой доброжелательной общительности, от непередаваемой прелести тембра всего его морально-психического образа.
Не умея выговорить ни одного украинского слова, Алексей Александрович, однако, был пламенным украинским патриотом и убежденным автономистом-федералистом».
В 1904 г. за участие в Московском съезде сельскохозяйственных комитетов Свечин получил «высочайший выговор», а в конце 1904 года вместе с другими земцами подал в отставку в знак протеста против отказа государя рассмотреть их предложения о демократизации правления.
В Думе Свечин состоял членом аграрной комиссии и председателем финансовой комиссии, а также входил в депутацию на межпарламентском конгрессе в Лондоне. После роспуска ее он продолжал активно работать в партии и в столице, и в родных местах. После революции Свечин эмигрировал и умер во Франции в 1929 году.
Известный учёный-агроном профессор Тимофей Васильевич Локоть происходил из малороссийских казаков, записанных в крестьянское сословие. Он избирался гласным Черниговского уездного и губернского земских собраний. Занимался публицистикой, выступал за муниципализацию земли, входил в Союз освобождения, затем был близок к меньшевикам, в Думе был «трудовиком». Как и другие подписанты, получил свои три месяца заключения за Выборгское воззвание.
Однако со временем он перешел на правые позиции, преподавал в Киевском политехническом институте императора Александра II, а в 1910 г. основал умеренно-правую газету «Киев». После революции Тимофей Васильевич переехал в Сербию, был профессором в Белградском университете. Выйдя в отставку, жил в городе Земуне, где и умер в 1942 году. Похоронен экс-депутат Локоть на Новом кладбище Белграда.
Между кадетами и «трудовиками» искал своё место выходец из крестьян, бывший народоволец и учитель, страховой агент Тимофей Гужовский. Своё избрание он встретил в тюрьме перед неминуемой ссылкой в Тобольскую губернию. Пострадал он за то, что был разоблачителем коррупции и других злоупотреблений в Нежинском уезде. После разгона Думы сведения о нем исчезают. Известно лишь, что он умер в Чернигове в своей постели в 1940 году.
Заметную роль играли среди представителей Черниговской губернии и кадеты без национального оттенка.
Это прежде всего упоминавшийся выше Алексей Алексеевич Муханов — прапраправнук, внук и внучатый племянник харьковских губернаторов (встречавшего Екатерину Великую Дмитрия Норова, николаевского выдвиженца Сергея Муханова и «отца харьковского вокзала» Александра Сиверса), правнук героя войны 1812 года генерала Карла Сиверса. Это как же нужно было достать представителя рода, чей послужной список открыт на Куликовом поле, чтобы он ушёл в оппозицию?
В отличие от других подписантов Выборгского воззвания, он не был осуждён по причине рака пищевода и скончался 29 июня 1907 года в Лозанне. Похоронен Муханов в семейной усыпальнице под Воскресенской церковью вместе с родителями и братом в селе Троицкое-Кайнарджи Московского уезда (другое название села — Кагул, ныне в черте города Балашихи Московской области).
Конституционным демократом был и проживавший в Харькове судья Николай Николаевич Миклашевский. 2 марта 1906 года за участие в партии, а до этого за руководство харьковской ячейкой предпартийного «Союза освобождения», он был уволен с должности члена окружного суда по распоряжению высшего дисциплинарного присутствия Сената. Официальным основанием для увольнения был 2-й пункт 2.952 статьи учредительного судебного устава, лишающий судей их звания, если они оказываются «недостойными доверия и уважения общественности». После роспуска Думы, как и многие другие депутаты, он был осуждён на три месяца, вышел из тюрьмы больным, а в 1909 году скончался.
Были и два депутата, жившие в тех уездах Черниговской губернии, которые ныне находятся на территории Брянской области Российской Федерации.
Пётр Иванович Куриленко был из крестьян Стародубского уезда, владел 24 десятинами земли и активно участвовал в работе уездного земства. В Думе входил в кадетскую фракцию. После ее разгона он «исчез с радаров» до самой своей смерти в 1937 году. Его могила на Красном кладбище в Стародубе сохранилась до сих пор.
В г. Клинцы поддерживается захоронение умершего в 1957 году рабочего Логвина Зосимовича Остроносова. С 11 лет он пас скот, а с 13 лет работал на текстильной фабрике «М. М. Гусев и наследники» вблизи Клинцов (позже — фабрика имени В. Ногина, затем — Отделочная), стал квалифицированным ткачом, был грамотен. Член Русского Географического общества РАН Борис Петров исследовал его жизнь и нашёл такие подробности жизни депутата, близкого к социал-демократам:
«На Пасху, уже будучи депутатом, Остроносов выступал на рабочем митинге в Токаревском лесу близ Клинцов. Казачья сотня разогнала собравшихся, захватила руководство митинга, ораторов и, избив их и связав арканами, привела за лошадьми в посад. После ночного разбирательства в участке задержанных отправили в Сураж, но депутата Остроносова отпустили. Этот эпизод — «Депутат с петлей на шее» — стал известен всей России».
Остроносов также подписал Выборгское воззвание, отсидел положенные три месяца и больше никуда не избирался ни в дореволюционное, ни в советское время.
Таков был состав перводумцев от самой захолустной малороссийской губернии. Затем оттуда будут избирать и в Думу, и в Раду совсем других людей. Разве что сын депутата Шрага эсер Николай Ильич побывает членом Учредительного собрания, да и то недолго. Ведь очень скоро там «Караул устал». Впрочем Николай Шраг сделал удивительную карьеру. Вчерашний студен стал заместителем Грушевского, затем оказался в эмиграции, но вернулся в Советскую Украину, в 1933 был арестован, но избежал репрессий дав согласие сотрудничать с НКВД. Скончался он во Львове в 1970 г. почтенным профессором Львовского политеха.
