https://ukraina.ru/20231214/1052095352.html
Военный документалист Макс Фадеев о работе под пулями и настоящих фильмах о войне
Военный документалист Макс Фадеев о работе под пулями и настоящих фильмах о войне - 14.12.2023 Украина.ру
Военный документалист Макс Фадеев о работе под пулями и настоящих фильмах о войне
О специфике работы в составе штурмового подразделения, видах страха на войне, российских кинофестивалях и фильме "У края бездны" изданию Украина.ру рассказал режиссер-документалист, фронтовой кинооператор Макс Фадеев
2023-12-14T15:35
2023-12-14T15:35
2023-12-14T17:17
интервью
россия
донбасс
сво
максим фадеев
/html/head/meta[@name='og:title']/@content
/html/head/meta[@name='og:description']/@content
https://cdnn1.ukraina.ru/img/07e7/0c/0b/1051898517_82:35:851:467_1920x0_80_0_0_5d0421ed6f865973b3f94a5eca605c0a.jpg
— Макс, журналистам нечасто приходится работать в составе штурмовых групп. Слишком высока цена любой ошибки. Требуется полное доверие. Как тебе удалось?— Во-о-от! Это ключевая фишка. Помнишь, движуху в Марьинке третьего июня 2015-го? Когда мы дошли до интерната после целого дня боя, забрались в подвал, бросили на кирпичи деревянные поддоны, улеглись, я подумал: «Вот теперь я смогу их снимать». Пройдя с бойцами через весь ужас боя, ты становишься одним из них.Что же касается подразделений, то я, конечно, чаще в «Спарте» бывал. Чтоб ты понимал, на учебные разведвыходы я с ними постоянно ходил по десять километров. Снимал ребят для нужд батальона. С одной стороны, так вы сближаетесь. С другой же, я понимал, что это хорошая тренировка.Плюс все эти годы постоянно работал с ними на полигоне: снимал работу пулеметчиков, все эти марш-броски. Стал понимать, как нужно двигаться в штурмовой группе. Страйкбольные всякие у них были мероприятия, прыжки с техники и все такое. Когда с Гиви познакомились, я в "Сомали" снимал довольно жесткие учения. Для понимания: у меня два ранения средней тяжести и еще два легких. Вот эти два — на учениях.— Сейчас у журналистов в зоне конфликта есть оборудование, социальные гарантии. Тогда, помнится, даже бронежилетов не было. Человек просто брал камеру и снимал. В чем была мотивация?— Даже нормальной оплаты не было. Но задача-то была какая? Победить. Я хотел вернуться домой. Маму девять лет не видел уже. Я ради этого работал. Понятно, что к 2018 году все снаряжение ушло в глубокий аут. Одну камеру убило в аэропорту. Мне собрали на новую, но все прочее износилось. Потому и начали сотрудничать с Сергеем Белоусом, чтоб вместе смогли что-то собрать.— Каков твой способ борьбы со страхом?— Страх ведь разным бывает. Не получается так, чтобы совсем не было страшно, но люди ко всему привыкают. Не хвастовства ради, но понимания для скажу, что к завершению боев за Мариуполь наступило состояние абсолютного… не знаю, как описать. Люди ведь гибли потому, что постоянно гнали вперед. Вот ребята из группы Воробья иногда просто шли. Сил больше ни на что не было. За эти месяцы я на двенадцать килограммов похудел, бойцы тоже. Иногда просто не было сил идти, забраться в окно. Получался такой пофигизм, что идешь и идешь. Это физическая и психологическая усталость.Когда находишься там, где тебя могут убить, организм вырабатывает какие-нибудь эндорфины. А вот потом выберешься в безопасное место и накатывает до тошноты. Только тогда понимаешь, что мог погибнуть. Когда там находишься, все это не ощущается. И время по-другому идет.Я вот коллеге отдал материал из Мариуполя на монтаж, а он и спрашивает: почему у тебя планы такие короткие? Обычно ведь план держат шесть-десять секунд, а я снимал по две-три. При этом я думал, что снимаю как положено. Просто время иначе текло для меня.Самое страшное — понимать, что стреляют конкретно в тебя. У меня такое несколько раз было. Ты осознаешь, что нужно предпринять какие-то действия, ты понимаешь, что противник целится в тебя и ждет, когда высунешься, и ты не можешь оставаться на месте.Впервые это случилось в старом терминале Донецкого аэропорта, во время штурма. Я находился на третьем этаже, и в это время в окно стал работать пулеметчик. Ранил бойца и его стали оттаскивать. А я понимаю, что нужно сменить оптику. Пока менял, по этажу начали работать танк и 120-й миномет. Танк отрабатывал по зданию от одного угла к другому и уже до середины добрался. Еще два-три выстрела и ударил бы по месту, где сидел я. Но бежать некуда — через окно по лестничной клетке работал пулемет. Я видел, как пули ударялись о стену напротив. А мне бежать по этой лестнице. И на площадке этой кровь раненого. Я в ступоре. Сидел и думал, что просто не могу. Ноги переставлял руками. Потом увидел, как боец бежит пригибаясь. Тут я понял, что у пулеметчика слепая зона. Боец прибежал, схватил цинки с патронами и умчался вниз по лестнице. Я пришел в себя и рванул следом.— Увидел, что это возможно, и тебя отпустило?— Да-да, точно. Был еще один момент. «Сомалийцы» тогда находились километрах в двадцати от Мариуполя — под Саханкой. Там до одной позиции нужно было метров пятьсот идти по открытой местности. Местных ополченцев украинцы не трогали, а вот по «сомалийцам» били. Вычисляли по экипировке в бинокль и начинали стрелять.И вот стреляют по нашей группе. Нужно двигаться перебежками. Лежать нельзя, поскольку начнут из АГС отрабатывать. Ты должен встать, пробежать метров сто и залечь. Бежит следующий. Стремный был момент. Во-первых, физически тяжело бежать со всем оборудованием. Во-вторых, сковывает понимание того, что бьют именно по тебе.Уже в Мариуполе такое регулярно случалось, но там порой даже не успевал испугаться. Не успевал понять.Идет зачистка. Бойцы идут не по улице, а через дворы, ломая заборы. А у меня ведь рюкзак огромный. На самом деле даже два рюкзака. Я к большому рейдовому, в котором снаряжение хранилось, привязывал еще один. Там спальник, продукты. Так и ходил с огромным баулом за плечами. Плюс постоянно снимал.И вот застрял я в этой дыре, которую бойцы под себя вырубили. Застрял в рабице и начал громко материться по глупости. А противник сидел в доме, что за две улицы от меня. И только я вылез из этой дырки… знаешь, как ангел-хранитель или кто-то еще…одновременно с выстрелом я поскользнулся.Я упал, а он подумал, что убил меня. Тоже, наверное, какой-то неопытный, поскольку забор за мной был из металлопрофиля, а голова моя торчала над ним. Увидел голову — стрелял. Упал я — он стрелять перестал. А мог бы и через забор убить. Я упал и быстро на карачках оттуда пополз. Даже испугаться не успел.К чему-то можно привыкнуть, к чему-то — нет. Ты знаешь, иногда смотрю то, что снимал когда-то в Славянске, и натурально мороз по коже. В Мариуполе, к примеру, я так не попадал, хотя там было жестко. Просто в Мариуполе у них почти не было артиллерии. Были танки и чуть-чуть арты. А в Славянске же еще мы были наивными и глупыми.Никто же тогда не верил, что ВСУ обстреливают, и журналисты, как те мухи на мед, летели на обстрелы. Обстрел начинается, а мы уже едем. Не после, как сейчас, а прямо во время обстрела. Украинцы тогда писали, что мы заранее знаем, что будет обстрел, а на самом деле мы просто старались успеть. Никто ведь не верил. Даже мои родные не верили.— Я поначалу пешком бегал по неопытности.— А я на велосипеде ездил. С другой стороны, это ведь преимущество, поскольку можешь пробраться туда, куда не заедет машина. Если, конечно, город знаешь.По Донецку все больше пешком ходил. В аэропорт шел с Октября или с железнодорожного вокзала. Помню, как шел уже штурм нового терминала, потом была их танковая контратака. Я в тот день пешком три часа шел. Очень глубокий снег лежал. Прихожу, а Мотор спрашивает: «Как ты добрался?» — «Пешком», — отвечаю. «Ты дурак?» — спросил тогда он.Это же чуйка еще. Ты идешь и вдруг понимаешь, что надо свернуть. Тогда со мной, по-моему, Рома Гнатюк (корреспондент издания Украина.ру. — Ред.) был и еще кто-то. Неподалеку лег пакет «градов», мы залегли. Ребята вернулись, а я дальше пошел. У Гиви спросил разрешения и на танке поехал. Штурмовали новый терминал. На третьем и втором этажах сидел противник, а наши — на четвертом и первом. И тут же идет контратака на монастырь. Это, по-моему, семнадцатое января 2015 года.Пятнадцать единиц техники стреляют в Иверский монастырь: пять танков и бээмпэшки. Цель: взять монастырь, а после — гостиницу «Полет». На монастыре тогда «Восток» был и чуть-чуть «Спарты». Вот они приняли бой.А спасла такая себе насыпь перед монастырем. Ее они преодолеть не смогли. Метров десять буквально до монастыря не доехали. А я слышал, как эти танки сосредотачиваются, когда шел. Дошел, отдышался и через десять-пятнадцать минут поставил зум на подоконник. Моторола тогда запрещал снимать на КМП. Я поставил зум и начался вот этот радиообмен: «Смотри на монастырь, сейчас будет трындец!» И пачка «ураганов» туда ложится. Они начали с мощной подготовки.Воха эти танки случайно заметил. Они уже половину взлетки преодолели и начался бой. Вся арта, что была на этом участке, стала туда долбить, а я у Гиви спрашиваю: «Батя, можно я на танке поеду?» Он: «Та езжай!»Я сел на танк и это была самая эпичная съемка в моей жизни. В сумерках одновременно работала их арта и наша, новый терминал весь горел, а зона перед аэропортом — как в фильме «Горячий снег». Там снег, который целый день шел, весь почернел. И через все это едет танк, а всполохи полностью освещают поле боя то оранжевым, то синим светом.Проезжаем между терминалами, и танкист говорит: «Спрыгивай, я сейчас работать буду!» Я спрыгиваю и понимаю, что наши и в новом, и в старом терминалах держат круговую оборону. И никто не знает, что есть некий придурок с камерой. Подумал, что «Спарта» в новом терминале точно пристрелит, а в старом же «Пятнашка». Там можно будет проскочить. Туда и подался. Орал еще, что «свои-свои».— Обошлось?— Меня даже не заметили. И потом у меня такое чувство превосходства над врагом было, плюс устал очень пока добирался. Знаешь, когда в тебя стреляют, а ты идешь и думаешь: «Врешь, не возьмешь».Уже в новом терминале, когда я третий день в этом варился, такая наглость во мне проснулась! Я уже не какая-то левая пресса, пришедшая со стороны. Я несколько дней с ними. Материалы только слил и вернулся. В общем, нашел себе лучшее место и лег спать. Потом оказалось, что место командира их было. А я лежал и всю ночь слушал их байки. Там командир был из Махачкалы. Вот он земляка встретил и всю ночь они вспоминали приключения юности.Тут ведь как? Либо былые заслуги решают, либо нужно в конкретный трэш с ребятами попасть, чтобы тебе доверять начали. Они ведь из-за тебя головой рискуют. Если журналиста ранит или «задвухсотит», то его много километров придется тащить на себе, а потом еще по шапке получать от руководства. Кому это надо? Соизмеряя риски, командир должен четко понимать, зачем он тебя туда пускает.— Ты снял много замечательных фильмов, но широкий зритель их толком не видел. Почему так?— Кто-то умеет снимать войну, а кто-то — продвигать фильмы. Либо нужен человек, которые будет этим заниматься, либо придется осваивать навыки самому. Пробиться на телеканалы труднее, чем на передовую. Там совершенно другие правила. А еще иногда…говорят, что ваш материал токсичен или тема Донбасса токсична.— До СВО или уже сейчас?— И сейчас некоторые каналы не берут исключительно поэтому. Тот же ВКонтакте, например, тоже не берет. Не наши фильмы даже, а весь патриотический контент. Его всячески выдавливают за рамки теневыми банами.Или вот фестивали, да? Я думал, что на фестиваль наш фильм точно возьмут. Займет он какие-то места или нет — не суть. Но его просто не взяли. Сказали, что не соответствует каким-то там канонам документального кино. И это не либеральный фестиваль. Сказали, что какой-то сыроватый у нас фильм. А ерунду какую-то номинировали. А мы думаем, что если на фестиваль не берут, то и люди смотреть не будут. Верно?— Это притом, что даже трейлеры, которые никто не рекламировал, посмотрело больше зрителей, чем иные фильмы с рекламой?— Не знаю. Мы показывали фильм про Мариуполь разным коллегам из индустрии. Одни говорят, что все супер и никто так раньше не делал, а другим не хватает драматургии, арка героя не та. Антагонисты, протагонисты…— Перед интервью ты рассказывал, что главное замечание — в кадре не видно противника. Это ведь шутка, да?— «Зачем они куда-то идут? Куда они стреляют? Почему нет противника в кадре?» — спрашивали у нас. Или нам говорили, что раз написано, что это ДНР и ЛНР, значит фильм — неправда. Если сказано, что это гражданская война, то тоже неправда. Это, правда, еще до СВО было. Вот «Призраки» начинаются с реплики про восемь лет гражданской войны. Уже поэтому его не хотели на фестивали брать.— Это в России?— Да. Надо было, видишь ли, написать, что «так называемые ДНР и ЛНР» и «восьмой год вторжения России на Украину». Тогда фильмы на фестиваль взяли бы. После этого решил, что не нужны мне такие фестивали.Главное — картину про Мариуполь мы почти закончили. Сейчас у нас сведение звука, цветокоррекция, анимация графики. Если все будет хорошо, то месяца через два мы наконец выпустим «У края бездны».
https://ukraina.ru/20221110/1040688118.html
https://ukraina.ru/20231210/1051887351.html
https://ukraina.ru/20231210/1051888400.html
https://ukraina.ru/20220808/1037340959.html
россия
донбасс
Украина.ру
editors@ukraina.ru
+7 495 645 66 01
ФГУП МИА «Россия сегодня»
2023
Новости
ru-RU
https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/
Украина.ру
editors@ukraina.ru
+7 495 645 66 01
ФГУП МИА «Россия сегодня»
Украина.ру
editors@ukraina.ru
+7 495 645 66 01
ФГУП МИА «Россия сегодня»
интервью, россия, донбасс, сво, максим фадеев
— Макс, журналистам нечасто приходится работать в составе штурмовых групп. Слишком высока цена любой ошибки. Требуется полное доверие. Как тебе удалось?
— Во-о-от! Это ключевая фишка. Помнишь, движуху в Марьинке третьего июня 2015-го? Когда мы дошли до интерната после целого дня боя, забрались в подвал, бросили на кирпичи деревянные поддоны, улеглись, я подумал: «Вот теперь я смогу их снимать». Пройдя с бойцами через весь ужас боя, ты становишься одним из них.
Что же касается подразделений, то я, конечно, чаще в «Спарте» бывал. Чтоб ты понимал, на учебные разведвыходы я с ними постоянно ходил по десять километров. Снимал ребят для нужд батальона.
С одной стороны, так вы сближаетесь. С другой же, я понимал, что это хорошая тренировка.
Плюс все эти годы постоянно работал с ними на полигоне: снимал работу пулеметчиков, все эти марш-броски. Стал понимать, как нужно двигаться в штурмовой группе. Страйкбольные всякие у них были мероприятия, прыжки с техники и все такое.
Когда с Гиви познакомились, я в "Сомали" снимал довольно жесткие учения. Для понимания: у меня два ранения средней тяжести и еще два легких. Вот эти два — на учениях.
— Сейчас у журналистов в зоне конфликта есть оборудование, социальные гарантии. Тогда, помнится, даже бронежилетов не было. Человек просто брал камеру и снимал. В чем была мотивация?
— Даже нормальной оплаты не было. Но задача-то была какая? Победить. Я хотел вернуться домой. Маму девять лет не видел уже. Я ради этого работал.
Понятно, что к 2018 году все снаряжение ушло в глубокий аут. Одну камеру убило в аэропорту. Мне собрали на новую, но все прочее износилось. Потому и начали сотрудничать с Сергеем Белоусом, чтоб вместе смогли что-то собрать.
— Каков твой способ борьбы со страхом?
— Страх ведь разным бывает. Не получается так, чтобы совсем не было страшно, но люди ко всему привыкают.
Не хвастовства ради, но понимания для скажу, что к завершению боев за Мариуполь наступило состояние абсолютного… не знаю, как описать. Люди ведь гибли потому, что постоянно гнали вперед. Вот ребята из группы Воробья иногда просто шли. Сил больше ни на что не было.
За эти месяцы я на двенадцать килограммов похудел, бойцы тоже. Иногда просто не было сил идти, забраться в окно. Получался такой пофигизм, что идешь и идешь. Это физическая и психологическая усталость.
Когда находишься там, где тебя могут убить, организм вырабатывает какие-нибудь эндорфины. А вот потом выберешься в безопасное место и накатывает до тошноты. Только тогда понимаешь, что мог погибнуть. Когда там находишься, все это не ощущается. И время по-другому идет.
Я вот коллеге отдал материал из Мариуполя на монтаж, а он и спрашивает: почему у тебя планы такие короткие? Обычно ведь план держат шесть-десять секунд, а я снимал по две-три. При этом я думал, что снимаю как положено. Просто время иначе текло для меня.
Самое страшное — понимать, что стреляют конкретно в тебя. У меня такое несколько раз было. Ты осознаешь, что нужно предпринять какие-то действия, ты понимаешь, что противник целится в тебя и ждет, когда высунешься, и ты не можешь оставаться на месте.
Впервые это случилось в старом терминале Донецкого аэропорта, во время штурма. Я находился на третьем этаже, и в это время в окно стал работать пулеметчик. Ранил бойца и его стали оттаскивать. А я понимаю, что нужно сменить оптику.
Пока менял, по этажу начали работать танк и 120-й миномет. Танк отрабатывал по зданию от одного угла к другому и уже до середины добрался. Еще два-три выстрела и ударил бы по месту, где сидел я.
Но бежать некуда — через окно по лестничной клетке работал пулемет. Я видел, как пули ударялись о стену напротив. А мне бежать по этой лестнице. И на площадке этой кровь раненого. Я в ступоре.
Сидел и думал, что просто не могу. Ноги переставлял руками. Потом увидел, как боец бежит пригибаясь. Тут я понял, что у пулеметчика слепая зона. Боец прибежал, схватил цинки с патронами и умчался вниз по лестнице. Я пришел в себя и рванул следом.
— Увидел, что это возможно, и тебя отпустило?
— Да-да, точно. Был еще один момент. «Сомалийцы» тогда находились километрах в двадцати от Мариуполя — под Саханкой. Там до одной позиции нужно было метров пятьсот идти по открытой местности.
Местных ополченцев украинцы не трогали, а вот по «сомалийцам» били. Вычисляли по экипировке в бинокль и начинали стрелять.
И вот стреляют по нашей группе. Нужно двигаться перебежками. Лежать нельзя, поскольку начнут из АГС отрабатывать. Ты должен встать, пробежать метров сто и залечь. Бежит следующий. Стремный был момент.
Во-первых, физически тяжело бежать со всем оборудованием. Во-вторых, сковывает понимание того, что бьют именно по тебе.
Уже в Мариуполе такое регулярно случалось, но там порой даже не успевал испугаться. Не успевал понять.
Идет зачистка. Бойцы идут не по улице, а через дворы, ломая заборы. А у меня ведь рюкзак огромный. На самом деле даже два рюкзака. Я к большому рейдовому, в котором снаряжение хранилось, привязывал еще один. Там спальник, продукты. Так и ходил с огромным баулом за плечами. Плюс постоянно снимал.
И вот застрял я в этой дыре, которую бойцы под себя вырубили. Застрял в рабице и начал громко материться по глупости. А противник сидел в доме, что за две улицы от меня. И только я вылез из этой дырки… знаешь, как ангел-хранитель или кто-то еще…одновременно с выстрелом я поскользнулся.
Я упал, а он подумал, что убил меня. Тоже, наверное, какой-то неопытный, поскольку забор за мной был из металлопрофиля, а голова моя торчала над ним. Увидел голову — стрелял. Упал я — он стрелять перестал. А мог бы и через забор убить. Я упал и быстро на карачках оттуда пополз. Даже испугаться не успел.
К чему-то можно привыкнуть, к чему-то — нет. Ты знаешь, иногда смотрю то, что снимал когда-то в Славянске, и натурально мороз по коже. В Мариуполе, к примеру, я так не попадал, хотя там было жестко. Просто в Мариуполе у них почти не было артиллерии. Были танки и чуть-чуть арты. А в Славянске же еще мы были наивными и глупыми.
Никто же тогда не верил, что ВСУ обстреливают, и журналисты, как те мухи на мед, летели на обстрелы. Обстрел начинается, а мы уже едем. Не после, как сейчас, а прямо во время обстрела.
Украинцы тогда писали, что мы заранее знаем, что будет обстрел, а на самом деле мы просто старались успеть. Никто ведь не верил. Даже мои родные не верили.
— Я поначалу пешком бегал по неопытности.
— А я на велосипеде ездил. С другой стороны, это ведь преимущество, поскольку можешь пробраться туда, куда не заедет машина. Если, конечно, город знаешь.
По Донецку все больше пешком ходил. В аэропорт шел с Октября или с железнодорожного вокзала. Помню, как шел уже штурм нового терминала, потом была их танковая контратака. Я в тот день пешком три часа шел. Очень глубокий снег лежал. Прихожу, а Мотор спрашивает: «Как ты добрался?» — «Пешком», — отвечаю. «Ты дурак?» — спросил тогда он.
Это же чуйка еще. Ты идешь и вдруг понимаешь, что надо свернуть. Тогда со мной, по-моему, Рома Гнатюк (корреспондент издания Украина.ру. — Ред.) был и еще кто-то. Неподалеку лег пакет «градов», мы залегли. Ребята вернулись, а я дальше пошел. У Гиви спросил разрешения и на танке поехал.
Штурмовали новый терминал. На третьем и втором этажах сидел противник, а наши — на четвертом и первом. И тут же идет контратака на монастырь. Это, по-моему, семнадцатое января 2015 года.
Пятнадцать единиц техники стреляют в Иверский монастырь: пять танков и бээмпэшки. Цель: взять монастырь, а после — гостиницу «Полет». На монастыре тогда «Восток» был и чуть-чуть «Спарты». Вот они приняли бой.
А спасла такая себе насыпь перед монастырем. Ее они преодолеть не смогли. Метров десять буквально до монастыря не доехали. А я слышал, как эти танки сосредотачиваются, когда шел.
Дошел, отдышался и через десять-пятнадцать минут поставил зум на подоконник. Моторола тогда запрещал снимать на КМП. Я поставил зум и начался вот этот радиообмен: «Смотри на монастырь, сейчас будет трындец!» И пачка «ураганов» туда ложится. Они начали с мощной подготовки.
Воха эти танки случайно заметил. Они уже половину взлетки преодолели и начался бой. Вся арта, что была на этом участке, стала туда долбить, а я у Гиви спрашиваю: «Батя, можно я на танке поеду?» Он: «Та езжай!»
Я сел на танк и это была самая эпичная съемка в моей жизни. В сумерках одновременно работала их арта и наша, новый терминал весь горел, а зона перед аэропортом — как в фильме «Горячий снег». Там снег, который целый день шел, весь почернел. И через все это едет танк, а всполохи полностью освещают поле боя то оранжевым, то синим светом.
Проезжаем между терминалами, и танкист говорит: «Спрыгивай, я сейчас работать буду!» Я спрыгиваю и понимаю, что наши и в новом, и в старом терминалах держат круговую оборону. И никто не знает, что есть некий придурок с камерой. Подумал, что «Спарта» в новом терминале точно пристрелит, а в старом же «Пятнашка». Там можно будет проскочить.
Туда и подался. Орал еще, что «свои-свои».
— Меня даже не заметили. И потом у меня такое чувство превосходства над врагом было, плюс устал очень пока добирался. Знаешь, когда в тебя стреляют, а ты идешь и думаешь: «Врешь, не возьмешь».
Уже в новом терминале, когда я третий день в этом варился, такая наглость во мне проснулась! Я уже не какая-то левая пресса, пришедшая со стороны. Я несколько дней с ними. Материалы только слил и вернулся.
В общем, нашел себе лучшее место и лег спать. Потом оказалось, что место командира их было. А я лежал и всю ночь слушал их байки. Там командир был из Махачкалы. Вот он земляка встретил и всю ночь они вспоминали приключения юности.
Тут ведь как? Либо былые заслуги решают, либо нужно в конкретный трэш с ребятами попасть, чтобы тебе доверять начали. Они ведь из-за тебя головой рискуют. Если журналиста ранит или «задвухсотит», то его много километров придется тащить на себе, а потом еще по шапке получать от руководства. Кому это надо?
Соизмеряя риски, командир должен четко понимать, зачем он тебя туда пускает.
— Ты снял много замечательных фильмов, но широкий зритель их толком не видел. Почему так?
— Кто-то умеет снимать войну, а кто-то — продвигать фильмы. Либо нужен человек, которые будет этим заниматься, либо придется осваивать навыки самому. Пробиться на телеканалы труднее, чем на передовую. Там совершенно другие правила. А еще иногда…говорят, что ваш материал токсичен или тема Донбасса токсична.
— И сейчас некоторые каналы не берут исключительно поэтому. Тот же ВКонтакте, например, тоже не берет. Не наши фильмы даже, а весь патриотический контент. Его всячески выдавливают за рамки теневыми банами.
Или вот фестивали, да? Я думал, что на фестиваль наш фильм точно возьмут. Займет он какие-то места или нет — не суть. Но его просто не взяли. Сказали, что не соответствует каким-то там канонам документального кино. И это не либеральный фестиваль. Сказали, что какой-то сыроватый у нас фильм. А ерунду какую-то номинировали.
А мы думаем, что если на фестиваль не берут, то и люди смотреть не будут. Верно?
— Это притом, что даже трейлеры, которые никто не рекламировал, посмотрело больше зрителей, чем иные фильмы с рекламой?
— Не знаю. Мы показывали фильм про Мариуполь разным коллегам из индустрии. Одни говорят, что все супер и никто так раньше не делал, а другим не хватает драматургии, арка героя не та. Антагонисты, протагонисты…
— Перед интервью ты рассказывал, что главное замечание — в кадре не видно противника. Это ведь шутка, да?
— «Зачем они куда-то идут? Куда они стреляют? Почему нет противника в кадре?» — спрашивали у нас. Или нам говорили, что раз написано, что это ДНР и ЛНР, значит фильм — неправда. Если сказано, что это гражданская война, то тоже неправда. Это, правда, еще до СВО было. Вот «Призраки» начинаются с реплики про восемь лет гражданской войны. Уже поэтому его не хотели на фестивали брать.
— Да. Надо было, видишь ли, написать, что «так называемые ДНР и ЛНР» и «восьмой год вторжения России на Украину». Тогда фильмы на фестиваль взяли бы. После этого решил, что не нужны мне такие фестивали.
Главное — картину про Мариуполь мы почти закончили. Сейчас у нас сведение звука, цветокоррекция, анимация графики. Если все будет хорошо, то месяца через два мы наконец выпустим «У края бездны».
