https://ukraina.ru/20230702/1047747142.html
Ветеран СВО Илья Янсен: Нас выманивали, сбрасывая ВОГи на гражданских
Ветеран СВО Илья Янсен: Нас выманивали, сбрасывая ВОГи на гражданских - 13.12.2023 Украина.ру
Ветеран СВО Илья Янсен: Нас выманивали, сбрасывая ВОГи на гражданских
В окопы СВО люди приходят из самых неожиданных мест. Кто-то с производства, кто-то из салона красоты, а кто-то — из Минобороны. О долгом пути на фронт, красных линиях, дроноводстве, "свежем мясе" и многом другом журналисту издания Украина.ру рассказал бывший сотрудник Минобороны, ветеран СВО, блогер и медиатехнолог Илья Янсен
2023-07-02T11:04
2023-07-02T11:04
2023-12-13T10:07
интервью
новые регионы
/html/head/meta[@name='og:title']/@content
/html/head/meta[@name='og:description']/@content
https://cdnn1.ukraina.ru/img/07e7/07/03/1047755170_57:21:848:466_1920x0_80_0_0_972949a7e8439dbd04918df5db3bddff.jpg
— Илья Сергеевич, как вы попали на войну?— Для меня все началось в 2014 году. Мне тогда было восемнадцать лет. В армию не попал, но собрал вещи и поехал к вербовщикам. Не сказал ни семье, ни друзьям. А меня там развернули. Сказали, что пользу родине принесу в другом месте, поскольку и восемнадцать лет, и не служил. Оказался не нужен.Но я с тех пор однозначно к этому отношусь. Когда началась СВО, я закрыл все свои проекты по коммерции и политике и ушел работать в Минобороны. В феврале-марте еще не видел себя на фронте, но решил, что нужно помогать своим.— А вы откуда родом?— Я из Москвы.— То есть вы из Москвы сперва хотели попасть в Донбасское ополчение, а потом и в СВО?— Да. Но тут же какая история? В августе ездил в Херсон, а потом еще колебался, стоит ли мне идти на войну. Когда началась мобилизация, когда пошло отступление из-под Харькова, Изюма, наблюдал за этим, будучи сотрудником Минобороны. Понял, что не смогу сидеть в кабинете. Меня просто съедала совесть.Я не подлежал мобилизации. И военный билет у меня такой, и бронь, как у сотрудника Минобороны. Но я связался с организацией «Русский Союз» и решил идти в подразделение донецких мобилизованных, то есть стрелкового мобрезерва.Мне было интересно пойти именно сюда, именно в Донецк, именно к тем, кто был здесь все эти годы. Встать в эти ряды. Не в какое-то новое подразделение, не в какое-то добровольческое, а именно в Донецк.— Какими были первые впечатления? Реальность билась с представлениями о происходящем здесь?— Честно говоря, это классическая история москвича. Я ведь ехал с мыслью, что здесь какой-то Сталинград. Что всюду бои и все в дыму. На самом деле приезжаешь в Донецк, а это в принципе очень приятный город, вполне живой. Сразу появляется контраст между реальностью и тем, что сам ожидал, — что это фронтир, земля войны.Если же говорить об армии, то самый яркий контраст — это полигон. Это самое тяжелое. На войне мне морально тяжело не было. Потому что на войне быстро вливаешься в коллектив, приходишь в себя. Полигон — совсем другое дело.Если ты гражданский и не проходил срочную службу, то на полигоне ведь сталкиваешься с дисциплиной, субординацией. Со всем тем, что на фронте выражено менее ярко.На фронте у тебя боевые задачи, а на полигоне — учебно-строевые. Там тебя ломают и ломают сильно. Там начинаешь сомневаться. Начинаешь думать, что это не твое и напрасно ты приехал. Но попадаешь в подразделение и все проходит.— Не секрет, что с подготовкой на полигонах у донецких мобилизованных было очень так себе, если было вообще. Как у вас?— У меня было проще, поскольку я доброволец. Вообще на полигоне приключилась довольно смешная история. Мне советовали не брать собственную экипировку и использовать то, что выдадут. Чтобы не жалко было на тренировках ее убивать.В итоге мне выдали форму, которая была чудовищно мала. Моего размера не нашлось во всем Донецке и в итоге я физически не мог выполнять задачи, поскольку в том, что выдали, не получалось ни сесть, ни руки свести.С полигона уехал на третий день. Связался с подразделением и меня забрали. Дальше обучался уже в подразделении, но это был мой добровольный выбор. Все риски я брал на себя.В целом же на полигоне, когда я там был, с подготовкой все было хорошо. Во-первых, там были грамотные инструкторы, прошедшие много горячих точек. Причем как старшего поколения — эдакие «староверы», ратовавшие за деревянный автомат без обвеса, — так и более молодые ребята, прошедшие Сирию и многое другое. Они делились очень разным опытом.Давали хорошую медицинскую подготовку, стрелковую, действия в парах, в группе. Главное — у нас была вся номенклатура вооружения, которую можно видеть в подразделениях. Можно было подойти к любому инструктору и обучиться владению любым видом оружия. Для этого выдавали любое количество боеприпасов. С этим проблем не было, то есть вопрос был исключительно в желании.Знаю, что не всегда и не всюду так было, но конкретно там и тогда к боевой подготовке у меня вопросов не было. Зато были серьезные проблемы с оснащением, большие проблемы с организацией проживания на полигоне, какие-то другие проблемы, но к подготовке вопросов никаких.— В какое подразделение и на какую должность попали?— Раньше мы назывались 107-м батальоном. Потом стали именным батальоном 107 Георгия Победоносца, а сейчас это 279-й отдельный стрелковый батальон Георгия Победоносца.Поскольку я работал в структуре Главного военно-политического управления, в подразделение изначально принимали на должность замещающего замполита. То есть я рядовой, но поскольку замполита в батальоне не было, я временно занимал эту должность.Достаточно быстро ушел с нее, поскольку из штаба это воспринимается иначе, чем реально выглядит в боевом подразделении. Я понял, что замполит — это больше про бумажную работу. А это не то, ради чего я шел на фронт. Потому довольно быстро сложил полномочия и ушел в группу быстрого реагирования.— А как вы себе это представляли? Думали, что будете произносить вдохновляющие речи перед атаками?— Могу сказать, что даже в Москве замполит воспринимается как человек, который ходит по окопам, сообщает бойцам новости, ходит с ними на боевые задачи, следит за их моральным духом. То есть в Москве, в Генштабе так видят идеального замполита. И я хотел таким вот идеальным стать. Мне-то казалось, что все не так исключительно потому, что не такие замполиты.Приехав, я понял, что дело не в людях, а в условиях. Дело в задачах, которые на них вешают. У них уйма бумажной работы: рапорта по раненым, по убитым, по дезертирам и так далее. В итоге бумажная часть важнее, чем морально-психологическая работа.— И стенгазету делать, и с семьями бойцов коммуницировать, и еще много-много чего еще…— Да! В итоге со всеми этими задачами я даже на «ноль» не мог съездить. Мне сказали, что у замполитов обычно большой штат писарей, которые занимаются большей частью бумажной работы. Я завел себе писаря, но в итоге все равно ушел с должности, поскольку это не помогло.Проблема в том, что все эти задачи являются обязательными, а поехать к ребятам на передок и поговорить — твоя личная инициатива. И это, на мой взгляд, совершенно неправильно. Пусть лучше бумагами занимаются специально подготовленные для этого люди, а замполиты — морально-психологическим состоянием личного состава.Довольно быстро понял, что рассказать новости и поддержать ребят могу и без должности. В итоге ушел на другие задачи. В основном занимался беспилотниками и противодроновыми системами.— Давно заметил, что бывшие медийщики, которых я называю воюющей интеллигенцией, обычно занимаются дронами. Почему так получается?— Все очень просто. Ты приходишь в подразделение, где собираются люди с очень разным жизненным опытом, разными подходами. Беспилотник — это в первую очередь съемочное оборудование. Все мы так или иначе когда-то имели с ним дело.У большинства же нет ни опыта, ни связей, чтобы заниматься этим. Порог вхождения для них высоковат. Нам тут проще. Плюс первое образование у меня техническое, да еще по авиации. И много знакомых в теме — есть кому позвонить, чтобы посоветоваться, чему-то научиться. То есть порог вхождения для нас просто ниже.Даже если ты этим, быть может, не хотел заниматься, в какой-то момент это поручат именно тебе. А кому еще?— Каким был первый контакт с противником?— Прямого контакта у меня не было — не та специфика. Когда я впервые работал или по мне? Сейчас попробую вспомнить, что из этого было раньше. Да! Сначала отработали по мне. Это был мой первый вылет со сбросом гранат.Поехал с более опытными ребятами, чтобы посмотреть и поучиться. Мы запускали гранаты и все время неудачно. День как-то сразу не задался. Сперва неудачно сработал сброс, и мы уронили гранату. Хорошо, что без взрывателя. Затем сброс не сработал вовсе и мы над головами противника гоняли дрон, на котором висела граната.Мы летали над их окопом, пытаясь или сбросить гранату, или хотя бы задеть ею кого-нибудь по шлему, как моргенштерном. В итоге кое-как уронили ту гранату в нейтральной зоне и вернули дрон. День получился не слишком удачным, но довольно веселым.А когда уходили с позиций, по нам стал работать миномет. Ушли и по тому самому месту отработала вражеская авиация.— Что чувствуешь, когда по тебе впервые работает миномет?— По-моему, тогда работал 82-й миномет. Вот 120-й напрямую по мне не работал. Рядом — да, прилетало. Но это не по мне. По мне 82-й и 60-й. Ну… 82-й свистит и взрывается. Ощущения очень странные. Даже после ранения лично я далеко не сразу осознаю, что работают именно по мне.Сначала действуешь, а где-то через минуту осознаешь, что били конкретно по тебе. И тогда я быстренько спрятался в укрытие. Стою и вижу, что рядом дымится. Говорю: командир, по нам прилетело что-то? А он мне: вообще-то да, ты чего, думаешь, спрятался? И только тут осознаешь. Когда это начинается, — ты работаешь.Еще был случай, когда мы работали по анти-БПЛА и уже выходили с одной позиции, а нам не давали уйти. По всей видимости противник имел какую-то камеру и наблюдательный пункт, поскольку «птичек» на тот момент в небе не было.Как только мы пытались выходить, начинала работать «полька». А там же какая специфика? Слышишь лишь в тот момент, когда уже взрывается. Выход слышен еле-еле, а потом рядом что-то рвется.«Полька» — это польский 60-миллиметровый миномет. На самом деле, насколько мне известно, они не только польскими бывают.— Так называемый бесшумный миномет?— Бесшумный, да. У нас таких нет. Эдакую штуку может тащить на себе один человек. Он маленький и не очень дальнобойный, но бесшумный. Пропустил «выход» — не успеешь среагировать. Взорвется — увидишь и услышишь. А если уж попали, то попали.— И не свистит…— Вообще никак, да. Соответственно, мы выходим с оборудованием. У меня антидроновое ружье, купол, автомат с боеприпасами, дополнительное оборудование, вроде зарядок, батареек и прочего. В общем, загружен всем этим.Работает «полька» и мы бежим по дороге, усеянной противотанковыми минами. Только не обычными, а высокочувствительными, которые реагируют на тридцать килограммов. Наступать на такие не надо.Видели в кино, как американские морпехи во время тренировок по автомобильным покрышкам бегают? Так и мы бежали, но с оборудованием и всем прочим. А останавливаться нельзя до безопасного места.Я тогда был человеком грузным — весил где-то 125 килограммов. Тем не менее пробежал где-то метров восемьсот и с кучей оборудования на себе. Прибежал и понял, что никаких проблем в процессе не испытывал.То есть когда попадаешь под обстрел, первое, что лично со мной происходит, — уход в автоматический режим. Ты слышишь команды и быстро исполняешь. Двигаешься машинально и не рефлексируешь. Не осознаешь даже. Организм включает режим выполнения задачи и выживания.Есть на эту тему история одного бойца. Ни позывной его, ни подразделение называть не буду. Скажу лишь, что мой рост — 189 сантиметров, а он значительно выше.Когда впервые пошел на задачу, спрашивает у товарищей: куда прятаться, если сейчас начнется обстрел? Ему показали маленькую-маленькую дырку в земле. Парень усомнился. Только голова, мол, туда и пролезет. Говорят: обстрел начнется - все поймешь!Спросил — накаркал. Через час начинается обстрел точки, которую до этого не обстреливали, наверное, месяц. Затихло — начинают искать его напарника. Тот лежит в обнимку с минометными минами. Решил почему-то, что это самое безопасное место.А того высокого отыскать не могут. Полчаса ищут и ничего. Уже начинают тревогу бить. Могло ведь разорвать и разбросать по округе. Но в какой-то момент догадываются заглянуть в ту самую дыру в земле и где-то в глубине ее видят глаза. Парень говорит: никогда бы не подумал, что помещусь, но забился до самого конца одним движением.Так что все вопросы о том, что ты грузный, высокий, не поместишься — ерунда. Если прилетело, то поместишься куда угодно, перепрыгнешь через что угодно, залезешь без проблем.— Мне вас рекомендовали, как человека, который умудрился с помощью дрона ликвидировать противника с противодроновым ружьем. Как это вышло?— У меня был экспериментальный сброс для дешевенького китайского дрона. Я тогда активно продвигал их, считая, что сбрасывать боеприпасы с помощью дорогих беспилотников — настоящее варварство.В общем, разработал я собственный сброс, распечатал его на 3D-принтере. Проблема заключалась в том, что сброс был ярко оранжевым. Летит белый дрон, а снизу у него оранжевая коробочка. В итоге он походил на гражданскую камеру-дрон. И часть гранаты из коробки торчит, напоминая объектив.Не знаю, какой логикой руководствовались украинские дронобойщики. Могу лишь предполагать, что нашу «птичку» приняли за летающую камеру и только.В общем, подлетаем к их позициям и «птичку» начинают сбивать. Мы поддаемся, потому что сажают нас прямо в руки. Дрон снижается, они радостно смотрят, предвкушая, как будут снимать с него информацию, а мы не сопротивляемся, хотя сигнал еще проходит.Когда дрон опустился до десяти метров над ними, мы нажали кнопку сброса и на голову украинского солдата упала граната Ф1. После этого, конечно же, никакой картинки с дрона у нас не было. Все, что услышали — большой бабах. Но учитывая, что дронобойщик сажал «птичку» себе на голову, шансов у него практически не было.— Классика — «перемога» обернулась «зрадой». Он там один был?— Там — да, но это была их располага или наблюдательный пункт. Мы знали, что их там немало. Просто сажать дрон всего один выскочил, а прочие сидели в укрытии. Но на радостях могли и выйти. Мы, к сожалению, не имеем видео, поскольку дрон был один и никто не думал, что он станет камикадзе. То был последний героический полет моего дрона «Сирин-1».В какой-то момент история стала легендарной на нашем участке фронта, но горжусь я другой. Вот есть такой дорогущий украинский дрон Raybird, которым они безумно гордятся. В 2016 году на весь мир трубили, что этот беспилотник лучше всех прочих защищен от РЭБ, что, конечно же, вранье.Сидим однажды в блиндаже и не пропускаем их квадрокоптеры на нашу сторону. Тут мне говорят, что поступил новый сигнал на обнаружение. Со стороны противника не видим, оборачиваемся и наблюдаем, как в их сторону движется на посадку этот самый Raybird.Честно говоря, я даже разговаривал с производителем ружья и тот сказал, что не знает, как так получилось. По идее это ружье не должно было справиться. Но совпали какие-то факторы. То есть это не потому, что мы такие крутые. Не уверен, что смогу повторить.Но мы начинаем работать по дрону, напарник следит за ним и начинает радостно кричать, что «птичка» уходит в штопор. Дрон кидает, а мы наблюдаем, как хваленый Raybird падает на минное поле в серой зоне. При этом наш РЭБ не работал. Мы работали по нему ружьем, и он грохнулся.Почему? Не знаю. Насколько мне известно, это пока единственный случай сбития такой «птички» противодронным ружьем. И вот этим эпизодом своей биографии я горжусь.Вообще на войне много разных историй. Бывают и забавные. Однажды, например, приехали ко мне товарищи, которые не были до конца уверены, что им это нужно. А я на фронте понял, что для начала на людей лучше нагнать жути, чтобы понять, насколько им все это нужно. Ведь если человека можно запугать словами, то ему не надо ехать на фронт.Поэтому я начинаю сгущать краски, рассказывая, как они будут сидеть в окопе, как в них будут стрелять. И тут ребята обращают внимание на то, что за моей спиной вывеска — «Свежее мясо». Спрашивают: Илья, а ты всех добровольцев встречаешь под этой вывеской? А я все понять не мог, почему они так внимательно мне за спину смотрят.— Вы упомянули о ранении. Что случилось?— Несколько раз меня проносило. Однажды в Петровском районе пошел купить себе шаурму, прилетели вторичные осколки от чего-то тяжелого и застряли в бушлате. Это был тот случай, когда я ничего не осознал. Вокруг люди упали, а я посмотрел и понял, что ложиться уже бесполезно, и пошел по своим делам. Пришел в располагу, а в бушлате некоторое количество осколков. Хороший бушлат, плотный.А вот насчет ранения… до сих пор непонятно, что конкретно произошло, но нас определенно выманивали. То есть начали активно сбрасывать ВОГи (выстрел осколочный гранатометный) на гражданских. Это направление Красногоровка — Старомихайловка.— По карете скорой тогда отработали и просто по людям на улицах.— Наша задача была — прекратить это. На том участке за антидроны отвечала моя группа. Я так понимаю, что по гражданским для того и работали, чтоб антидронщиков выманить. Потому что на точке нас уже ждали. Ни оборудование мы развернуть не успели, ничего. На наш транспорт сбросили ВОГ. Группа успела выйти, а я оставался в машине. Скорее всего, именно это спасло мне жизнь.Большую часть осколков приняло кресло, прошло только два осколочка. Один торчит буквально в миллиметре от позвоночника. Врачи говорят, что я счастливчик. Чуть вправо или влево — и я паралитик. А так пусть себе торчит.Второй угодил в ногу. Плюс серьезный удар по голове, который одни врачи подтверждают, а другие — нет. Но это старая история с контузией. ВОГ взорвался практически на уровне моей головы. Повезло, что кресло ее закрывало. Моих товарищей посекло. Кому в суставы прилетело, кому в мягкие ткани, а кого-то контузило.Если честно, то даже не понял, что произошло. Открыл дверь и смотрю на товарища, который помогает другим. Говорю: кажется, у меня что-то горячее течет по спине. Он посмотрел и говорит: ты ранен. Забегаем в укрытие, а у меня вообще никаких эмоций. Другие ребята как-то их проявляли. Кто-то кричал, кто-то ругался, психовал. Нормальная реакция на ранение. А у меня дзен какой-то.Доехали до больницы, и я ждал пока ребят обработают, а в какой-то момент подошел к медсестре и говорю: извините, а можно упасть на постель? Она кивнула, и я упал. И все. Дальше — в Москву, поскольку осколок рядом с позвоночником и нужно было решать, что с ним делать. В итоге из-за последствий для психики и организма я попал на комиссацию. Все-таки ранение не прошло даром.— Какие планы на будущее?— В первую очередь, хочу побыть с семьей. Не знаю, оставишь ты это в интервью или нет, но то, что происходит в госпиталях, особенно по неврозам, по психиатрии, по контузиям, — достаточно жуткая история. Я понимаю, почему так, но от этого только хуже. Вот мне сейчас нужна реабилитация после госпиталей.— А что происходит?— Независимо от того, в госпиталь ты попадаешь или в санаторий, независимо от того, готово ли командование выдать тебе отпуск, в московских госпиталях действует строгий запрет на любые домашние отпуска. Раньше такое было: пишешь рапорт и можешь уйти на выходные домой, побыть с семьей и так далее.Сейчас по закону все это есть, но стоит запрет. Я смог попасть в домашний отпуск только тогда, когда на какое-то время перевели в гражданскую больницу.— Почему не отпускают?— Боятся, что убегут, напьются, натворят дел. В некоторых госпиталях происходит абсолютный бред. В одном, к примеру, ежедневно проводится построение. Независимо от характера ранений, ребята на костылях или с трубками обязаны выходить в коридор своего отделения и стоять в строю до тех пор, пока всех не пересчитают.Все должны быть гладко выбриты, одеты в больничную форму и так далее. Как по мне, так это лишнее для людей, которые только вернулись с фронта. Психике это не помогает. А если говорить о неврозах, контузиях и посттравматическом синдроме, то отделение неврозов военных госпиталей — это… это психушка. И условия там как в психушке. Это запрет на прогулки. Максимум три метра от входа, чтоб покурить. Нельзя ходить в буфет, запрещены посещения и еще масса ограничений.Вместо того, чтобы получить реабилитацию, вернуться в нормальную жизнь и отойти от тяжелейшего… ведь проблемы с психикой на фронте — это стресс. Он накапливается, достигает какого-то критического значения и начинаются нарушения.А тут человек попадает в еще более стрессовую ситуацию, где его закармливают успокоительным, чтоб не бузил. А внутри все это варится, копится. После чего бойца отправляют на фронт либо в санаторий, если не выздоровел.В итоге могу сказать, что проблемы с психикой бойцов нам еще аукнутся. Но пока еду к семье. Проведу с ними время, реабилитируюсь, а после буду либо волонтером сюда ездить, либо как-то иначе возвращаться к ребятам. Но сперва отойду, чтобы не перекатываться под кровать от любого хлопка. Побуду с семьей, а то девять месяцев их не видел.— А в медиа вернуться не думаете?— А я и не уходил. Все это время вел свой телеграм-канал. Есть еще побочный проект, который сейчас развиваем с ребятами. Это канал «Министерство нападения». По фронту уже гуляют такие патчи. Нет, медиаисторию буду продолжать в любом случае.Работать на кого-то, уходить в военкоры — не знаю. Пока таких планов не строю. Хочу развивать личный бренд, освещать ход СВО, жизнь бойцов моего подразделения. Это вот точно буду делать.— Напоследок не могу не спросить у бывшего сотрудника Минобороны, почему это самое минобороны упорно использует формулировки, раздражающие общество? Имею в виду «красные линии», «жест доброй воли» и такое прочее.— Короткий ответ: конкретные личности, которые занимают руководящие посты. Как высшие, так и в медийке. В медийке Минобороны, к примеру, главный у нас Конашенков.Если копать глубже, то это вопрос поколенческий. На уровне лиц, принимающих решения, нет людей одного возраста и в одном контексте с теми, кого раздражают эти формулировки. То есть люди немножко оторваны от реалий в силу и возраста, и положения, и круга общения. Они просто не понимают.
https://ukraina.ru/20230701/1047707252.html
https://ukraina.ru/20230630/1047727213.html
https://ukraina.ru/20230622/1047468740.html
Украина.ру
editors@ukraina.ru
+7 495 645 66 01
ФГУП МИА «Россия сегодня»
2023
Новости
ru-RU
https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/
Украина.ру
editors@ukraina.ru
+7 495 645 66 01
ФГУП МИА «Россия сегодня»
Украина.ру
editors@ukraina.ru
+7 495 645 66 01
ФГУП МИА «Россия сегодня»
интервью, новые регионы
— Илья Сергеевич, как вы попали на войну?
— Для меня все началось в 2014 году. Мне тогда было восемнадцать лет. В армию не попал, но собрал вещи и поехал к вербовщикам. Не сказал ни семье, ни друзьям. А меня там развернули. Сказали, что пользу родине принесу в другом месте, поскольку и восемнадцать лет, и не служил. Оказался не нужен.
Но я с тех пор однозначно к этому отношусь. Когда началась СВО, я закрыл все свои проекты по коммерции и политике и ушел работать в Минобороны. В феврале-марте еще не видел себя на фронте, но решил, что нужно помогать своим.
— То есть вы из Москвы сперва хотели попасть в Донбасское ополчение, а потом и в СВО?
— Да. Но тут же какая история? В августе ездил в Херсон, а потом еще колебался, стоит ли мне идти на войну. Когда началась мобилизация, когда пошло отступление из-под Харькова, Изюма, наблюдал за этим, будучи сотрудником Минобороны. Понял, что не смогу сидеть в кабинете. Меня просто съедала совесть.
Я не подлежал мобилизации. И военный билет у меня такой, и бронь, как у сотрудника Минобороны. Но я связался с организацией «Русский Союз» и решил идти в подразделение донецких мобилизованных, то есть стрелкового мобрезерва.
Мне было интересно пойти именно сюда, именно в Донецк, именно к тем, кто был здесь все эти годы. Встать в эти ряды. Не в какое-то новое подразделение, не в какое-то добровольческое, а именно в Донецк.
— Какими были первые впечатления? Реальность билась с представлениями о происходящем здесь?
— Честно говоря, это классическая история москвича. Я ведь ехал с мыслью, что здесь какой-то Сталинград. Что всюду бои и все в дыму. На самом деле приезжаешь в Донецк, а это в принципе очень приятный город, вполне живой. Сразу появляется контраст между реальностью и тем, что сам ожидал, — что это фронтир, земля войны.
Если же говорить об армии, то самый яркий контраст — это полигон. Это самое тяжелое. На войне мне морально тяжело не было. Потому что на войне быстро вливаешься в коллектив, приходишь в себя. Полигон — совсем другое дело.
Если ты гражданский и не проходил срочную службу, то на полигоне ведь сталкиваешься с дисциплиной, субординацией. Со всем тем, что на фронте выражено менее ярко.
На фронте у тебя боевые задачи, а на полигоне — учебно-строевые. Там тебя ломают и ломают сильно. Там начинаешь сомневаться. Начинаешь думать, что это не твое и напрасно ты приехал. Но попадаешь в подразделение и все проходит.
— Не секрет, что с подготовкой на полигонах у донецких мобилизованных было очень так себе, если было вообще. Как у вас?
— У меня было проще, поскольку я доброволец. Вообще на полигоне приключилась довольно смешная история. Мне советовали не брать собственную экипировку и использовать то, что выдадут. Чтобы не жалко было на тренировках ее убивать.
В итоге мне выдали форму, которая была чудовищно мала. Моего размера не нашлось во всем Донецке и в итоге я физически не мог выполнять задачи, поскольку в том, что выдали, не получалось ни сесть, ни руки свести.
С полигона уехал на третий день. Связался с подразделением и меня забрали. Дальше обучался уже в подразделении, но это был мой добровольный выбор. Все риски я брал на себя.
В целом же на полигоне, когда я там был, с подготовкой все было хорошо. Во-первых, там были грамотные инструкторы, прошедшие много горячих точек. Причем как старшего поколения — эдакие «староверы», ратовавшие за деревянный автомат без обвеса, — так и более молодые ребята, прошедшие Сирию и многое другое. Они делились очень разным опытом.
Давали хорошую медицинскую подготовку, стрелковую, действия в парах, в группе. Главное — у нас была вся номенклатура вооружения, которую можно видеть в подразделениях. Можно было подойти к любому инструктору и обучиться владению любым видом оружия. Для этого выдавали любое количество боеприпасов. С этим проблем не было, то есть вопрос был исключительно в желании.
Знаю, что не всегда и не всюду так было, но конкретно там и тогда к боевой подготовке у меня вопросов не было. Зато были серьезные проблемы с оснащением, большие проблемы с организацией проживания на полигоне, какие-то другие проблемы, но к подготовке вопросов никаких.
— В какое подразделение и на какую должность попали?
— Раньше мы назывались 107-м батальоном. Потом стали именным батальоном 107 Георгия Победоносца, а сейчас это 279-й отдельный стрелковый батальон Георгия Победоносца.
Поскольку я работал в структуре Главного военно-политического управления, в подразделение изначально принимали на должность замещающего замполита. То есть я рядовой, но поскольку замполита в батальоне не было, я временно занимал эту должность.
Достаточно быстро ушел с нее, поскольку из штаба это воспринимается иначе, чем реально выглядит в боевом подразделении. Я понял, что замполит — это больше про бумажную работу. А это не то, ради чего я шел на фронт. Потому довольно быстро сложил полномочия и ушел в группу быстрого реагирования.
— А как вы себе это представляли? Думали, что будете произносить вдохновляющие речи перед атаками?
— Могу сказать, что даже в Москве замполит воспринимается как человек, который ходит по окопам, сообщает бойцам новости, ходит с ними на боевые задачи, следит за их моральным духом. То есть в Москве, в Генштабе так видят идеального замполита. И я хотел таким вот идеальным стать. Мне-то казалось, что все не так исключительно потому, что не такие замполиты.
Приехав, я понял, что дело не в людях, а в условиях. Дело в задачах, которые на них вешают. У них уйма бумажной работы: рапорта по раненым, по убитым, по дезертирам и так далее. В итоге бумажная часть важнее, чем морально-психологическая работа.
— И стенгазету делать, и с семьями бойцов коммуницировать, и еще много-много чего еще…
— Да! В итоге со всеми этими задачами я даже на «ноль» не мог съездить. Мне сказали, что у замполитов обычно большой штат писарей, которые занимаются большей частью бумажной работы. Я завел себе писаря, но в итоге все равно ушел с должности, поскольку это не помогло.
Проблема в том, что все эти задачи являются обязательными, а поехать к ребятам на передок и поговорить — твоя личная инициатива. И это, на мой взгляд, совершенно неправильно. Пусть лучше бумагами занимаются специально подготовленные для этого люди, а замполиты — морально-психологическим состоянием личного состава.
Довольно быстро понял, что рассказать новости и поддержать ребят могу и без должности. В итоге ушел на другие задачи. В основном занимался беспилотниками и противодроновыми системами.
— Давно заметил, что бывшие медийщики, которых я называю воюющей интеллигенцией, обычно занимаются дронами. Почему так получается?
— Все очень просто. Ты приходишь в подразделение, где собираются люди с очень разным жизненным опытом, разными подходами. Беспилотник — это в первую очередь съемочное оборудование. Все мы так или иначе когда-то имели с ним дело.
У большинства же нет ни опыта, ни связей, чтобы заниматься этим. Порог вхождения для них высоковат. Нам тут проще. Плюс первое образование у меня техническое, да еще по авиации. И много знакомых в теме — есть кому позвонить, чтобы посоветоваться, чему-то научиться. То есть порог вхождения для нас просто ниже.
Даже если ты этим, быть может, не хотел заниматься, в какой-то момент это поручат именно тебе. А кому еще?
— Каким был первый контакт с противником?
— Прямого контакта у меня не было — не та специфика. Когда я впервые работал или по мне? Сейчас попробую вспомнить, что из этого было раньше. Да! Сначала отработали по мне. Это был мой первый вылет со сбросом гранат.
Поехал с более опытными ребятами, чтобы посмотреть и поучиться. Мы запускали гранаты и все время неудачно. День как-то сразу не задался. Сперва неудачно сработал сброс, и мы уронили гранату. Хорошо, что без взрывателя. Затем сброс не сработал вовсе и мы над головами противника гоняли дрон, на котором висела граната.
Мы летали над их окопом, пытаясь или сбросить гранату, или хотя бы задеть ею кого-нибудь по шлему, как моргенштерном. В итоге кое-как уронили ту гранату в нейтральной зоне и вернули дрон. День получился не слишком удачным, но довольно веселым.
А когда уходили с позиций, по нам стал работать миномет. Ушли и по тому самому месту отработала вражеская авиация.
— Что чувствуешь, когда по тебе впервые работает миномет?
— По-моему, тогда работал 82-й миномет. Вот 120-й напрямую по мне не работал. Рядом — да, прилетало. Но это не по мне. По мне 82-й и 60-й. Ну… 82-й свистит и взрывается. Ощущения очень странные. Даже после ранения лично я далеко не сразу осознаю, что работают именно по мне.
Сначала действуешь, а где-то через минуту осознаешь, что били конкретно по тебе. И тогда я быстренько спрятался в укрытие. Стою и вижу, что рядом дымится. Говорю: командир, по нам прилетело что-то? А он мне: вообще-то да, ты чего, думаешь, спрятался? И только тут осознаешь. Когда это начинается, — ты работаешь.
Еще был случай, когда мы работали по анти-БПЛА и уже выходили с одной позиции, а нам не давали уйти. По всей видимости противник имел какую-то камеру и наблюдательный пункт, поскольку «птичек» на тот момент в небе не было.
Как только мы пытались выходить, начинала работать «полька». А там же какая специфика? Слышишь лишь в тот момент, когда уже взрывается. Выход слышен еле-еле, а потом рядом что-то рвется.
«Полька» — это польский 60-миллиметровый миномет. На самом деле, насколько мне известно, они не только польскими бывают.
— Так называемый бесшумный миномет?
— Бесшумный, да. У нас таких нет. Эдакую штуку может тащить на себе один человек. Он маленький и не очень дальнобойный, но бесшумный. Пропустил «выход» — не успеешь среагировать. Взорвется — увидишь и услышишь. А если уж попали, то попали.
— Вообще никак, да. Соответственно, мы выходим с оборудованием. У меня антидроновое ружье, купол, автомат с боеприпасами, дополнительное оборудование, вроде зарядок, батареек и прочего. В общем, загружен всем этим.
Работает «полька» и мы бежим по дороге, усеянной противотанковыми минами. Только не обычными, а высокочувствительными, которые реагируют на тридцать килограммов. Наступать на такие не надо.
Видели в кино, как американские морпехи во время тренировок по автомобильным покрышкам бегают? Так и мы бежали, но с оборудованием и всем прочим. А останавливаться нельзя до безопасного места.
Я тогда был человеком грузным — весил где-то 125 килограммов. Тем не менее пробежал где-то метров восемьсот и с кучей оборудования на себе. Прибежал и понял, что никаких проблем в процессе не испытывал.
То есть когда попадаешь под обстрел, первое, что лично со мной происходит, — уход в автоматический режим. Ты слышишь команды и быстро исполняешь. Двигаешься машинально и не рефлексируешь. Не осознаешь даже. Организм включает режим выполнения задачи и выживания.
Есть на эту тему история одного бойца. Ни позывной его, ни подразделение называть не буду. Скажу лишь, что мой рост — 189 сантиметров, а он значительно выше.
Когда впервые пошел на задачу, спрашивает у товарищей: куда прятаться, если сейчас начнется обстрел? Ему показали маленькую-маленькую дырку в земле. Парень усомнился. Только голова, мол, туда и пролезет. Говорят: обстрел начнется - все поймешь!
Спросил — накаркал. Через час начинается обстрел точки, которую до этого не обстреливали, наверное, месяц. Затихло — начинают искать его напарника. Тот лежит в обнимку с минометными минами. Решил почему-то, что это самое безопасное место.
А того высокого отыскать не могут. Полчаса ищут и ничего. Уже начинают тревогу бить. Могло ведь разорвать и разбросать по округе. Но в какой-то момент догадываются заглянуть в ту самую дыру в земле и где-то в глубине ее видят глаза. Парень говорит: никогда бы не подумал, что помещусь, но забился до самого конца одним движением.
Так что все вопросы о том, что ты грузный, высокий, не поместишься — ерунда. Если прилетело, то поместишься куда угодно, перепрыгнешь через что угодно, залезешь без проблем.
— Мне вас рекомендовали, как человека, который умудрился с помощью дрона ликвидировать противника с противодроновым ружьем. Как это вышло?
— У меня был экспериментальный сброс для дешевенького китайского дрона. Я тогда активно продвигал их, считая, что сбрасывать боеприпасы с помощью дорогих беспилотников — настоящее варварство.
В общем, разработал я собственный сброс, распечатал его на 3D-принтере. Проблема заключалась в том, что сброс был ярко оранжевым. Летит белый дрон, а снизу у него оранжевая коробочка. В итоге он походил на гражданскую камеру-дрон. И часть гранаты из коробки торчит, напоминая объектив.
Не знаю, какой логикой руководствовались украинские дронобойщики. Могу лишь предполагать, что нашу «птичку» приняли за летающую камеру и только.
В общем, подлетаем к их позициям и «птичку» начинают сбивать. Мы поддаемся, потому что сажают нас прямо в руки. Дрон снижается, они радостно смотрят, предвкушая, как будут снимать с него информацию, а мы не сопротивляемся, хотя сигнал еще проходит.
Когда дрон опустился до десяти метров над ними, мы нажали кнопку сброса и на голову украинского солдата упала граната Ф1. После этого, конечно же, никакой картинки с дрона у нас не было. Все, что услышали — большой бабах. Но учитывая, что дронобойщик сажал «птичку» себе на голову, шансов у него практически не было.
— Классика — «перемога» обернулась «зрадой». Он там один был?
— Там — да, но это была их располага или наблюдательный пункт. Мы знали, что их там немало. Просто сажать дрон всего один выскочил, а прочие сидели в укрытии. Но на радостях могли и выйти. Мы, к сожалению, не имеем видео, поскольку дрон был один и никто не думал, что он станет камикадзе. То был последний героический полет моего дрона «Сирин-1».
В какой-то момент история стала легендарной на нашем участке фронта, но горжусь я другой. Вот есть такой дорогущий украинский дрон Raybird, которым они безумно гордятся. В 2016 году на весь мир трубили, что этот беспилотник лучше всех прочих защищен от РЭБ, что, конечно же, вранье.
Сидим однажды в блиндаже и не пропускаем их квадрокоптеры на нашу сторону. Тут мне говорят, что поступил новый сигнал на обнаружение. Со стороны противника не видим, оборачиваемся и наблюдаем, как в их сторону движется на посадку этот самый Raybird.
Честно говоря, я даже разговаривал с производителем ружья и тот сказал, что не знает, как так получилось. По идее это ружье не должно было справиться. Но совпали какие-то факторы. То есть это не потому, что мы такие крутые. Не уверен, что смогу повторить.
Но мы начинаем работать по дрону, напарник следит за ним и начинает радостно кричать, что «птичка» уходит в штопор. Дрон кидает, а мы наблюдаем, как хваленый Raybird падает на минное поле в серой зоне. При этом наш РЭБ не работал. Мы работали по нему ружьем, и он грохнулся.
Почему? Не знаю. Насколько мне известно, это пока единственный случай сбития такой «птички» противодронным ружьем. И вот этим эпизодом своей биографии я горжусь.
Вообще на войне много разных историй. Бывают и забавные. Однажды, например, приехали ко мне товарищи, которые не были до конца уверены, что им это нужно. А я на фронте понял, что для начала на людей лучше нагнать жути, чтобы понять, насколько им все это нужно. Ведь если человека можно запугать словами, то ему не надо ехать на фронт.
Поэтому я начинаю сгущать краски, рассказывая, как они будут сидеть в окопе, как в них будут стрелять. И тут ребята обращают внимание на то, что за моей спиной вывеска — «Свежее мясо». Спрашивают: Илья, а ты всех добровольцев встречаешь под этой вывеской? А я все понять не мог, почему они так внимательно мне за спину смотрят.
— Вы упомянули о ранении. Что случилось?
— Несколько раз меня проносило. Однажды в Петровском районе пошел купить себе шаурму, прилетели вторичные осколки от чего-то тяжелого и застряли в бушлате. Это был тот случай, когда я ничего не осознал. Вокруг люди упали, а я посмотрел и понял, что ложиться уже бесполезно, и пошел по своим делам. Пришел в располагу, а в бушлате некоторое количество осколков. Хороший бушлат, плотный.
А вот насчет ранения… до сих пор непонятно, что конкретно произошло, но нас определенно выманивали. То есть начали активно сбрасывать ВОГи (выстрел осколочный гранатометный) на гражданских. Это направление Красногоровка — Старомихайловка.
— По карете скорой тогда отработали и просто по людям на улицах.
— Наша задача была — прекратить это. На том участке за антидроны отвечала моя группа. Я так понимаю, что по гражданским для того и работали, чтоб антидронщиков выманить. Потому что на точке нас уже ждали. Ни оборудование мы развернуть не успели, ничего. На наш транспорт сбросили ВОГ. Группа успела выйти, а я оставался в машине. Скорее всего, именно это спасло мне жизнь.
Большую часть осколков приняло кресло, прошло только два осколочка. Один торчит буквально в миллиметре от позвоночника. Врачи говорят, что я счастливчик. Чуть вправо или влево — и я паралитик. А так пусть себе торчит.
Второй угодил в ногу. Плюс серьезный удар по голове, который одни врачи подтверждают, а другие — нет. Но это старая история с контузией. ВОГ взорвался практически на уровне моей головы. Повезло, что кресло ее закрывало. Моих товарищей посекло. Кому в суставы прилетело, кому в мягкие ткани, а кого-то контузило.
Если честно, то даже не понял, что произошло. Открыл дверь и смотрю на товарища, который помогает другим. Говорю: кажется, у меня что-то горячее течет по спине. Он посмотрел и говорит: ты ранен. Забегаем в укрытие, а у меня вообще никаких эмоций. Другие ребята как-то их проявляли. Кто-то кричал, кто-то ругался, психовал. Нормальная реакция на ранение. А у меня дзен какой-то.
Доехали до больницы, и я ждал пока ребят обработают, а в какой-то момент подошел к медсестре и говорю: извините, а можно упасть на постель? Она кивнула, и я упал. И все. Дальше — в Москву, поскольку осколок рядом с позвоночником и нужно было решать, что с ним делать. В итоге из-за последствий для психики и организма я попал на комиссацию. Все-таки ранение не прошло даром.
— Какие планы на будущее?
— В первую очередь, хочу побыть с семьей. Не знаю, оставишь ты это в интервью или нет, но то, что происходит в госпиталях, особенно по неврозам, по психиатрии, по контузиям, — достаточно жуткая история. Я понимаю, почему так, но от этого только хуже. Вот мне сейчас нужна реабилитация после госпиталей.
— Независимо от того, в госпиталь ты попадаешь или в санаторий, независимо от того, готово ли командование выдать тебе отпуск, в московских госпиталях действует строгий запрет на любые домашние отпуска. Раньше такое было: пишешь рапорт и можешь уйти на выходные домой, побыть с семьей и так далее.
Сейчас по закону все это есть, но стоит запрет. Я смог попасть в домашний отпуск только тогда, когда на какое-то время перевели в гражданскую больницу.
— Боятся, что убегут, напьются, натворят дел. В некоторых госпиталях происходит абсолютный бред. В одном, к примеру, ежедневно проводится построение. Независимо от характера ранений, ребята на костылях или с трубками обязаны выходить в коридор своего отделения и стоять в строю до тех пор, пока всех не пересчитают.
Все должны быть гладко выбриты, одеты в больничную форму и так далее. Как по мне, так это лишнее для людей, которые только вернулись с фронта. Психике это не помогает. А если говорить о неврозах, контузиях и посттравматическом синдроме, то отделение неврозов военных госпиталей — это… это психушка. И условия там как в психушке. Это запрет на прогулки. Максимум три метра от входа, чтоб покурить. Нельзя ходить в буфет, запрещены посещения и еще масса ограничений.
Вместо того, чтобы получить реабилитацию, вернуться в нормальную жизнь и отойти от тяжелейшего… ведь проблемы с психикой на фронте — это стресс. Он накапливается, достигает какого-то критического значения и начинаются нарушения.
А тут человек попадает в еще более стрессовую ситуацию, где его закармливают успокоительным, чтоб не бузил. А внутри все это варится, копится. После чего бойца отправляют на фронт либо в санаторий, если не выздоровел.
В итоге могу сказать, что проблемы с психикой бойцов нам еще аукнутся. Но пока еду к семье. Проведу с ними время, реабилитируюсь, а после буду либо волонтером сюда ездить, либо как-то иначе возвращаться к ребятам. Но сперва отойду, чтобы не перекатываться под кровать от любого хлопка. Побуду с семьей, а то девять месяцев их не видел.
— А в медиа вернуться не думаете?
— А я и не уходил. Все это время вел свой телеграм-канал. Есть еще побочный проект, который сейчас развиваем с ребятами. Это канал «Министерство нападения». По фронту уже гуляют такие патчи. Нет, медиаисторию буду продолжать в любом случае.
Работать на кого-то, уходить в военкоры — не знаю. Пока таких планов не строю. Хочу развивать личный бренд, освещать ход СВО, жизнь бойцов моего подразделения. Это вот точно буду делать.
— Напоследок не могу не спросить у бывшего сотрудника Минобороны, почему это самое минобороны упорно использует формулировки, раздражающие общество? Имею в виду «красные линии», «жест доброй воли» и такое прочее.
— Короткий ответ: конкретные личности, которые занимают руководящие посты. Как высшие, так и в медийке. В медийке Минобороны, к примеру, главный у нас Конашенков.
Если копать глубже, то это вопрос поколенческий. На уровне лиц, принимающих решения, нет людей одного возраста и в одном контексте с теми, кого раздражают эти формулировки. То есть люди немножко оторваны от реалий в силу и возраста, и положения, и круга общения. Они просто не понимают.
