https://ukraina.ru/20230526/1046575973.html
Владимир Быстряков: В Киеве "російськомовний композитор" — это как желтая звезда еврея в Варшавском гетто
Владимир Быстряков: В Киеве "російськомовний композитор" — это как желтая звезда еврея в Варшавском гетто - 26.05.2023 Украина.ру
Владимир Быстряков: В Киеве "російськомовний композитор" — это как желтая звезда еврея в Варшавском гетто
Об украинском эмигрантском искусстве, проблемах эстрады и Евровидения, а также о том, чем теперь живет культурный Киев, в интервью изданию Украина.ру рассказал... Украина.ру, 26.05.2023
2023-05-26T04:53
2023-05-26T04:53
2023-05-26T17:01
культура
интервью
музыкант
композитор
киев
культура
/html/head/meta[@name='og:title']/@content
/html/head/meta[@name='og:description']/@content
https://cdnn1.ukraina.ru/img/07e7/05/19/1046563016_74:26:813:442_1920x0_80_0_0_ae4c0c2546dbaaa290000282ee010b34.jpg
Об украинском эмигрантском искусстве, проблемах эстрады и Евровидения, а также о том, чем теперь живет культурный Киев, в интервью изданию Украина.ру рассказал украинский композитор Владимир Быстряков.— Владимир Юрьевич, мы с вами договорились поговорить о разных культурных событиях…— Наш разговор может выйти очень интересным еще и потому, что сегодня день такой: сегодня день рождения Шарля Азнавура — человека, который очень повлиял на мое творчество. Изначально, когда мой товарищ Вадик Храпачёв [украинский композитор] познакомил меня с его шансонами, я в первую очередь заинтересовался очень четкой и очень тонкой поэзией и потом сильно переживал, когда нашу блатоту начали называть шансоном. Она имеет такое отношение к шансону, как я к папе римскому. А его поэзия такая тонкая, такая психологичная, — именно это отражает его творчество.И я вспомнил, как мне однажды [Филипп] Киркоров, когда мы только познакомились, сказал: «Володя, все твои песни представляются мне в мюзикле: они все очень сюжетные и психологичные». И да, все так и есть, именно это меня интересует больше всего в жизни.У меня в жизни было два основных вокалиста: Валерий Леонтьев и Николай Караченцов. Причем с Караченцовым у меня записано два больших альбома: больший цикл романсов «Дорога к Пушкину», над которым мы работали восемь лет. И мне всегда нравилось гораздо больше работать с поющим драматическим актером, чем работать с вокалистом, потому что он следит только за тем, какие у него выигрышные ноты, рабочий профиль и так далее.— Сейчас в ваших творческих планах есть мюзикл или какое-нибудь музыкально-драматическое произведение?— Мюзикл — дело очень дорогостоящее, это не просто песню написать. У меня есть наброски нескольких мюзиклов. Мы даже с тем же Киркоровым как-то договорились писать мюзикл, но как-то все закрутилось, завертелось, произошел развал страны, и как-то мы от этого отошли. И с Леонтьевым у нас была идея мюзикла, который назывался «Капля меда» на стихи и драматургию прекрасного нашего киевлянина Роберта Викерса. Но тоже не закончили. В то время у меня было очень много работы в мультипликации, в художественном кино, и не хватало ни рук, ни здоровья. А сейчас я бы с удовольствием.Вот, зачем далеко ходить: буквально за два дня до 24 февраля прошлого года в Киеве должны были начаться съемки мюзикла «Три мушкетера» — это был большой социальный проект, в котором участвовали наши замечательные «Кролики» — [Владимир] Данилец и [Владимир] Моисеенко, замечательные актеры, и музыка была написана, и озвучена, но события все это поломали. Так что я где-то на подступах.— Насколько я знаю, сейчас вы живете в Германии. У вас не было в планах сотрудничество с немецкими театрами или кино?— Почему бы и нет. Например, я написал музыку к «Мамаше Кураж», но там такая известная проблема, что его [Бертольда Брехта] наследники дают разрешение, только если берут Курта Вайля, хотя я считаю, что это была у меня интересная работа.Но, не имея финансирования стабильного, сейчас здесь поднять мюзикл, конечно, это очень сложно. Я вообще фаталист — как бог рассудит.А, с другой стороны, сейчас век интернета, можно работать хоть со Шри-Ланкой, хоть с Бали, хоть с Нью-Йорком, хоть с Москвой. Было бы желание.— Мы с вами договорились поговорить обо всем, что сейчас вообще происходит в украинской музыке. Для начала в академической. Что создается, действительно ли ключевое направление — хоровые произведения той же Леси Дичко? Или же до сих пор больше заметны принципы «новой простоты», [Валентина] Сильвестрова?— Вы знаете, этот вопрос не совсем по адресу. Хотя я знаю, естественно, и творчество Леси Дичко, и [Леонида] Грабовского, и Сильвестрова, и Евгения Станковича, я за этим никогда не следил, не увлекался модернизмом. Хотя, как пианист, я исполнял и произведения Бориса Лятошинского, и современных украинских авторов, но сейчас я не слежу.Я слежу за тем, как очередной хуторской десант отправляется на «Евровидение», затем, как автентику (фольклорность. — Ред.) пытаются выдать за какое-то возрождение украинской национальной музыкальной идеи. Это, конечно, прискорбно, но что же делать.— Конечно, о «Евровидении» я тоже собиралась вас спросить… — Давайте честно: мы сейчас живем в эпоху упадка, не делая акцента на странах, будь то Россия, будь то Украина, будь то Европа. В Европе занимаются продвижение ЛГБТ, и это достаточно отвратно для меня, как для человека традиционных ценностей. В России тоже — все эти Моргенштерны* [Алишер Валеев], все эти Оли Бузовы, которые пошли на сцену. Они, кроме внутреннего протеста и раздражения, ничего не вызывают.Но эти эпохи были всегда, я в этом плане не пессимист. Чтобы ощутить аромат хороших французских духов, нужно сначала нанюхаться… Этим мы сейчас и занимаемся, извините за прямоту.С другой стороны, я могу понять молодняк, который не видит ничего интересного в песнях Фрэнка Синатры, Beatles или AВВА, а ищут что-то свое. Но когда это все заканчивается рэпом… Рэп — он пошел откуда? Из американских тюрем, когда чернокожим заключенным запрещено было разговаривать на прогулке, они придумали этот стиль. И у нас его усиленно копируют, на этом делают деньги все эти Тимати [Тимур Юнусов] и так далее. Что-то можно взять оттуда, потому что сочетание рэпа и мелодики может быть интересно, но если взять это за мейнстрим, тогда это тупик.Понимаете, у молодежи всегда есть противодействие всему, что наработали до них старики. Для них естественно и [Александр] Скрябин, и [Игорь] Стравинский, и AВВА – это все нафталин глубокий. Их в этом можно пожалеть, но я их понимаю прекрасно. Они хотят сделать что-то свое, а не получается: можно овладеть аранжировкой шикарно, лупами, инструментами, падами — то, что не снилось [Людвигу ван] Бетховену с его старым роялем. Но он писал гениальную музыку на века, а то, что пишут сейчас, — ну послушают немного, побалдеют. Клава Кока [Клавдия Высокова], например, какая-нибудь Валя Карнавал [Валентина Карнаухова] — это все искусственное.Если говорить в двух словах, так как все это сейчас везде, в Америке, в России, на Украине — в меньшей степени, так как там все развалено, все в руках музыкальных продюсеров. Талант невозможно клонировать, невозможно поставить на поток. Значит, чтобы заработать, нужно планочку опустить до уровня Клавы Коки.— Вы упомянули Стравинского, который в свое время был ультрасовременной, скандальной фигурой, и никто бы не поверил, что «Весна священная» останется надолго…— Вы знаете, я заметил, что все гениальное начинается с неприятия обществом. Картины [Поля] Гогена, которые он впервые выставил на распродажу, не были проданы — ни одна. Нужно было, чтобы он умер, чтобы картины взлетели до миллионных прайсов. Но творчество Моргенштерна* никогда не станет долгоиграющим, даже в рамках пресыщенной западной публики, которая готова платить за любое фуфло бешеные деньги. Это все такое временное, и бог с ним. В свое время Игоря Северянина признали гениальным поэтом, а тогда были живы и [Сергей] Есенин, и [Александр] Блок, и [Борис] Пастернак, и [Владимир] Маяковский. Так что это такое. Только время может вручить кличку «гениальный». Когда меня в сети называют выдающимся композитором, особенно те, кто со мной знакомы, я думаю, ну и хорошо, всем приятно быть знакомыми с гениальным композитором. Это не имеет отношения к тому, считаю ли я себя выдающимся или гениальным.Я всегда очень стараюсь следить за всем новым, что появляется, не ограничивать себя. Например, в интернете встречаются замечательные новые стихи, причем от совершенно неожиданных людей. Я их не ленюсь копировать себе и искать музыкальный аналог.Сейчас у меня вырисовывается эмигрантский цикл песен. Это естественно, это волнует людей.— А на какие тексты?— На разные. У меня, например, есть песня «Дети войны». Я этого человека не знал, его зовут Дмитрий Артис. Когда я ему написал, он достаточно ревностно отнесся к тому, что я начал писать эту песню. Я изменил припев, а вы знаете, поэты очень не любят, когда у них там ковыряются в текстах. Его название было «Дети Донбасса», но я подошел к этой проблеме шире, потому что дети с обеих сторон страдают, а дети — наши самые большие мученики, они не могут за себя постоять.Если говорить о моем отношении к детям, особенно к тем, которые погибают, у меня есть рассказ «Сын» — рассказ о реинкарнации. Я хотел бы его предложить киношникам. Как-то я показывал итальянским продюсерам, они прочитали английский вариант и сказали, что «слезы выжимает профессионально». Это о чем-то говорит.Еще у меня лежит песня, которая называется «Человекокот»: о коте, который остался после бомбежки со своим тринадцатилетним хозяином. Об этом пишу песню, и продвигается она сложно.У меня такое ощущение, что, когда я переехал в Германию, я просто сменил дом: здесь полно русских, ко мне приезжает много друзей из Киева, то есть я живу почти так, как жил там, ностальгии особой нет. Но очистилась голова, нет того давления, которое было в Киеве, — все-таки там атмосфера очень гнетущая, когда власти начинают бороться с культурой, когда это все настолько агрессивно. И настолько люди дуреют на глазах, начинают тебя, взрослого, неглупого человека, учить, — в этом очень сложно и жить, и заниматься творчеством. А здесь в мой внутренний мир пришло спокойствие, я стал больше заниматься композицией, перевез сюда студию, клавиши. — Вы рассказали о Дмитрии Артисе, а кто еще из современных русских и украинских поэтов вам интересен?— У меня, по сути дела, есть два основных автора: это покойный уже Аркадий Гарцман, с которым я написал много песен, и половина текстов в культовом мультике «Остров сокровищ» [Давида Черкасского] — это его. И Александр Вратарев — песня «Леди Гамильтон» и много других песен. Потом у меня был очень хороший поэт Владимир Гоцуленко — он умер 6 лет назад, а с ним мы написали «Дорогу к Пушкину» — 18 романсов, которыми Коля Караченцов так зажегся, что бросал все и ездил в Киев, и мы записывали их во Франции, в Бургундии, нас патронировал Пьер Карден, и в Москве мы писали. Еще у меня есть Андрей Лесто — очень хороший поэт, сейчас живет в Америке, в Калифорнии.— Если вы не против, вернемся к теме «Евровидения». Год назад, в интервью с моей коллегой, за два дня до 24 февраля, вы говорили о скандале вокруг украинской исполнительницы Алины Паш, которая не смогла поехать на конкурс, хотя и выиграла отбор, по причине того, что посещала Крым. В целом, скандалы — традиционная часть «Евровидения», и участие Украины зачастую было очень политизировано. Что было в этом году, как показали себя украинские участники?— Такое ощущение есть за последние несколько лет, что Украине подадут с барского стола первую премию, как бедной нищенке. И это случилось когда-то с Джамалой [Сусана Джамаладинова], когда подвинули кореянку из Австралии [Дами Им], чтобы дать Джамале первое место. Та же Руслана [Лыжичко], которая один раз выстрелила и потом никак себя не проявила. Времена AВВА и Селин Дион на «Евровидении» закончились, там сейчас другие ценности и бизнес.А Украина уверена, что, используя политическую ситуацию, получит первое место, что бы ни показывала. И вот эту всю автентику псевдонародную, приправленную современными аранжировками, туда и прут.— В эту категорию вы относите и прошлогодних победителей — Kalush Orchestra?— Конечно. Где они сейчас? О них говорят в Европе, они дают где-нибудь концерты? Это все разовый агитпроп. Но талант — явление уникальное и неординарное. Тот же португалец, например, Салвадор Собрал, он мне понравился куда больше. На фоне криков, раздевания, эксгибиционизма и сверхэффектов, вышел человек, который очень тихо спел и достал до сердца каждого.Но мое отношение к «Евровидению» испортилось, когда я понял, что они никогда не дадут первые места бедным странам. Украина — исключение, это политика. Но ни Молдавия, ни Румыния, ни Болгария никогда не получат первое место, потому что невыгодно устраивать в этих странах концерты. Второе: зрительское жюри — это большое надувательство, это делается для того, чтобы немножко заработать на эсэмэсках. На самом деле, конечно, решают люди, которые заранее определяют лидеров.И это конкурс, который закончился как конкурс песни. Потому что все, начиная от Сердючек, что было на первых местах, редко напоминает песню. Разве что Molitva, которую спела сербка [Мария Шерифович]. В основном какие-то непонятные композиции, которые сделаны под ранжир фестиваля. Они не особенно запоминаются, очень современно аранжированы, акцент сделан на внешнем, на подтанцовке, — все, кроме песни. Это больше не фестиваль европейской песни, а фестиваль фриков. Как у нас говорят — «цирк на дроте».Жаль, что нет подобных фестивалей раскрученных, именно песни. Как раньше был фестиваль в Сан-Ремо — сколько оттуда выходило поющих людей! Возвращаясь к тому, что я не пессимист: я верю, что когда-нибудь, среди всех этих Клавы Коки и Вали Карнавал, найдется девочка, которая для себя откроет Фрэнка Синатру, Второй концерт [Сергея] Рахманинова и удивится, какая есть невиданная ими сегодня удивительная культура, которая уже погребена глубоко. И с этого начнется возрождение, придут люди, которых можно будет назвать «новые элиты».А сейчас мы находимся в периоде «деграданса», и американцы для этого немало постарались — свели культуру к жвачке и попкорну. Хотя у них есть замечательные режиссеры и актеры. А наши тоже подхватили все эти тенденции — тот же Лёша Роднянский* вместе с [Константином] Эрнстом.Я немного отвлекусь: когда эти ваши звезды драпанули в патриотическом порыве за границу, я решил посмотреть московский «Огонек». Я удивился, насколько там вытащили нафталин! В конце я подумал: «Господи, ребята, да включите хотя бы "Три аккорда"! Там такие есть люди классные, поющие, а вы отпихнули их в глубокие канавы под названием "шансон"». Нужно все менять, и сейчас как раз хорошее время, чтобы поднять замечательных, талантливых людей. Один Женя Дятлов чего стоит!У меня есть один из ведущих моих исполнителей — Андрей Анкудинов, он был президентом русского шансона. Он питерец сам, и о нем никто не слышал — не пропускают. А я считаю его одним из лучших исполнителей моих песен.В общем, я просмотрел этот «Огонёк», что там было? Русские песни и нафталин! Это же тихий ужас. Ну хорошо, а если бы не соскочили ваши ведущие звезды, кто бы там был? Добавили бы Аллу Борисовну [Пугачёву], тоже не девочку. Кто еще? Вечный Киркоров, [Николай] Басков?— Вы ругаете украинскую эстраду за шароварщину, но ведь это же вопрос качества? Есть же высококлассное этническое искусство. С вашей точки зрения, там появилось в последнее время что-нибудь, достойное внимания?— Знаете, как может появиться что-то, когда на отборочном конкурсе спрашивают у всех, чей Крым.— Вопреки?— Вопреки никого не пускают, а русский язык вообще под запретом. Что мне делать, как русскоязычному композитору? Обо мне в «Википедии» так и написано: російськомовний композитор. Это как желтая звезда на пальто еврея в Варшавском гетто.Делают подделку под народную, делают автентику. Вот одна из прошлых групп, которая ездила [на «Евровидение»]: стояла девушка со злым лицом, боялась улыбнуться, чтобы ее не расстреляли, и истошным голосом пела про какого-то «соловейка». Это может кому-нибудь понравиться? (речь идет о электрофолк-группе Go_A и ее солистке Екатерине Павленко. — Ред.) Они потом благополучно канут в Лету, о них никто не вспоминает. Вспоминают только «Гринджоли» — с них началось это поветрие — начали усиленно проталкивать образ Украины — революционерки в народных песнях.— Касается ли это довольно аполитичного украинского инди-попа?— Да, ONUKA [Наталья Жижченко], DAKOOKA [Екатерина Еременко] — они все варятся в своем собственном вареве, но их никуда не выпустят. Есть у нас очень хорошая Христина Соловий — девочка поет просто загляденье. Почему она не может выйти и спеть на конкурсе? Почему посылают всяких уродов? Они, очевидно, знают «чей Крым», и правильно отвечают на этот вопрос.— Но Христина Соловий очень радикальна в своих взглядах.— Да неважно, какая у нее позиция! У нее очень красивый голос и она замечательно им владеет. Может, у нее не должно быть проблем с позицией, но отчего-то ее туда не посылают. Позиция — дело такое. [Рихарда] Вагнера не исполняют в Израиле, потому что он не любил евреев, но он перестал от этого быть великим композитором?Если у нас [на Украине] уничтожается русскоязычная культура на корню — и это подчеркнуто делается: бравируя, уничтожаются книги, не допускаются фильмы и спектакли, — то есть нас превращают в такое средневековое языковое гетто.Раньше — пожалуйста. Раньше и украиноязычные песни того же [Владимира] Ивасюка напевала вся страна — весь Советский Союз, никому это не мешало.А сейчас это часть большой политики. Мы должны быть оторваны от русской культуры и быть уникальными. Вот таких «уникальных» и отправляют.— То есть вы констатируете только негативные тенденции?— Понимаете, в пропаганде и распространении таких «митців» (творцов. — Ред.), я вижу пока только негативные. Пусть выйдет Христина Соловий, будь она хоть трижды радикальная, и споет красивую, мелодичную песню, ею написанную. Я в искусстве не склонен делить на своих и чужих, я просто скажу ей «браво».— Вы хорошо знакомы с огромным количеством крупных украинских и российских артистов. Сейчас, когда между всеми прошел такой заметный раскол, вы понимаете, почему кто-нибудь принимает ту или иную сторону? — Я одно для себя понял, почему многие богатые артисты сейчас слиняли из России. Речь идет только о том, что у них счета в западных банках, и они не хотели бы подпасть под санкции.— То есть все решения принимаются только из экономических мотивов?— В основном да. А что касается тех, кто уехал или остался, — это я не знаю, нужно спрашивать у них. Я раньше очень много сотрудничал и с Леонтьевым, и с [Ириной] Аллегровой, и [Ириной] Понаровской, и Аллой Борисовной, но ближе к 90-м годам оформились уже кланы и монопольные компании композиторов, которые могли предоставить свои песни и эфиры. Это накладывало на исполнителя определенные обязательства.— Вы много работали с кинематографом. К огромному сожалению, украинское кино сейчас находится в глубоком упадке. Как оно оказалось в этой точке?— Ну как — поставили кино на политические рельсы.— Мне кажется, пропагандистских фильмов тоже выпускается не так уж и много. Вообще, мало — любых за последние лет 10.— До 20-х годов много снималось вместе с российскими кинематографистами. Это не афишировалось, но, когда видишь все эти полицейские стрелялки, замечаешь, что они происходят в Киеве, в Одессе. Были хорошие экономические условия, но потом начали закручивать гайки, и россияне перебрались в Минск.А потом все начало меняться: если вы услышите, что в картине кто-то говорит по-русски, значит, это энкавэдэшник. Очень все заштамповано.Хотя была одна картина, которая мне понравилась. Она была поставлена по [Ивану] Нечуй-Левицкому, называлась «Поймать Кайдаша» [режиссер — Александр Тименко] (адаптация культовой комедии драматурга «Кайдашева сім’я». — Ред.). Она была незаангажирована, все говорили как хотят — кто по-русски, кто по-украински. Она меня подкупила этим реализмом.Но продолжения этой тенденции я не увидел. Жалко, конечно, и убитую Одесскую киностудию, и довженковскую, но за последние годы у нас офоррмились частные, имеющие свои большие площади, павильоны.Понимаете, в Советском Союзе тоже была идеология и худсоветы. Но это был такой хороший сопромат, когда творец, сопротивляясь, создавал шедевры, и появлялись «Летят журавли» [Михаила Калатозова], замечательные картины [Сергея] Параджанова.А у нас, в Киеве, как можно сделать какой-нибудь оппозиционный фильм, который будет проповедовать действительно человеческие ценности, но не будет антироссийским?.. Сегодня это совершенно исключено.Атмосфера в Киеве очень тяжелая. Ищут «ведьм», расцветает на этом фоне доносительство, закладывание. «Он спел на русском языке, давайте ему повестку вручим» — такой парадокс, форма наказания — воевать за родную страну. Веселятся люди натужным весельем, ночью не спят — тревоги, прилеты. Это очень здорово давит. Очень многие люди не выдержали.А все мои друзья режиссеры и сценаристы, как по команде, перешли на язык, который для них, по сути дела, чужой — потому что, понятно, Киев — русскоязычный город. Я бы не смог. Хотя у меня есть украиноязычные песни: например, есть украинский поэт Григорий Булах, мне нравятся его тексты, у меня есть песня на его стихи — «Кав’ярні Подолу». Когда не давят, когда руки не на горле, тогда и получается хорошо.* Лица выполняют функцию иноагентов в РФ.
https://ukraina.ru/20200203/1026553459.html
https://ukraina.ru/20220101/1032833233.html
https://ukraina.ru/20221218/1041902885.html
https://ukraina.ru/20230515/1046195841.html
https://ukraina.ru/20230514/1046187226.html
киев
Украина.ру
editors@ukraina.ru
+7 495 645 66 01
ФГУП МИА «Россия сегодня»
2023
Новости
ru-RU
https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/
Украина.ру
editors@ukraina.ru
+7 495 645 66 01
ФГУП МИА «Россия сегодня»
Украина.ру
editors@ukraina.ru
+7 495 645 66 01
ФГУП МИА «Россия сегодня»
интервью, музыкант, композитор, киев, культура
Об украинском эмигрантском искусстве, проблемах эстрады и Евровидения, а также о том, чем теперь живет культурный Киев, в интервью изданию Украина.ру рассказал украинский композитор Владимир Быстряков.
— Владимир Юрьевич, мы с вами договорились поговорить о разных культурных событиях…
— Наш разговор может выйти очень интересным еще и потому, что сегодня день такой: сегодня день рождения Шарля Азнавура — человека, который очень повлиял на мое творчество. Изначально, когда мой товарищ Вадик Храпачёв [украинский композитор] познакомил меня с его шансонами, я в первую очередь заинтересовался очень четкой и очень тонкой поэзией и потом сильно переживал, когда нашу блатоту начали называть шансоном. Она имеет такое отношение к шансону, как я к папе римскому. А его поэзия такая тонкая, такая психологичная, — именно это отражает его творчество.
И я вспомнил, как мне однажды [Филипп] Киркоров, когда мы только познакомились, сказал: «Володя, все твои песни представляются мне в мюзикле: они все очень сюжетные и психологичные». И да, все так и есть, именно это меня интересует больше всего в жизни.
У меня в жизни было два основных вокалиста: Валерий Леонтьев и Николай Караченцов. Причем с Караченцовым у меня записано два больших альбома: больший цикл романсов «Дорога к Пушкину», над которым мы работали восемь лет. И мне всегда нравилось гораздо больше работать с поющим драматическим актером, чем работать с вокалистом, потому что он следит только за тем, какие у него выигрышные ноты, рабочий профиль и так далее.
— Сейчас в ваших творческих планах есть мюзикл или какое-нибудь музыкально-драматическое произведение?
— Мюзикл — дело очень дорогостоящее, это не просто песню написать. У меня есть наброски нескольких мюзиклов. Мы даже с тем же Киркоровым как-то договорились писать мюзикл, но как-то все закрутилось, завертелось, произошел развал страны, и как-то мы от этого отошли. И с Леонтьевым у нас была идея мюзикла, который назывался «Капля меда» на стихи и драматургию прекрасного нашего киевлянина Роберта Викерса. Но тоже не закончили. В то время у меня было очень много работы в мультипликации, в художественном кино, и не хватало ни рук, ни здоровья. А сейчас я бы с удовольствием.
Вот, зачем далеко ходить: буквально за два дня до 24 февраля прошлого года в Киеве должны были начаться съемки мюзикла «Три мушкетера» — это был большой социальный проект, в котором участвовали наши замечательные «Кролики» — [Владимир] Данилец и [Владимир] Моисеенко, замечательные актеры, и музыка была написана, и озвучена, но события все это поломали. Так что я где-то на подступах.
— Насколько я знаю, сейчас вы живете в Германии. У вас не было в планах сотрудничество с немецкими театрами или кино?
— Почему бы и нет. Например, я написал музыку к «Мамаше Кураж», но там такая известная проблема, что его [Бертольда Брехта] наследники дают разрешение, только если берут Курта Вайля, хотя я считаю, что это была у меня интересная работа.
Но, не имея финансирования стабильного, сейчас здесь поднять мюзикл, конечно, это очень сложно. Я вообще фаталист — как бог рассудит.
А, с другой стороны, сейчас век интернета, можно работать хоть со Шри-Ланкой, хоть с Бали, хоть с Нью-Йорком, хоть с Москвой. Было бы желание.
— Мы с вами договорились поговорить обо всем, что сейчас вообще происходит в украинской музыке. Для начала в академической. Что создается, действительно ли ключевое направление — хоровые произведения той же Леси Дичко? Или же до сих пор больше заметны принципы «новой простоты», [Валентина] Сильвестрова?
— Вы знаете, этот вопрос не совсем по адресу. Хотя я знаю, естественно, и творчество Леси Дичко, и [Леонида] Грабовского, и Сильвестрова, и Евгения Станковича, я за этим никогда не следил, не увлекался модернизмом. Хотя, как пианист, я исполнял и произведения Бориса Лятошинского, и современных украинских авторов, но сейчас я не слежу.
Я слежу за тем, как очередной хуторской десант отправляется на «Евровидение», затем, как автентику (фольклорность. — Ред.) пытаются выдать за какое-то возрождение украинской национальной музыкальной идеи. Это, конечно, прискорбно, но что же делать.
— Конечно, о «Евровидении» я тоже собиралась вас спросить…
— Давайте честно: мы сейчас живем в эпоху упадка, не делая акцента на странах, будь то Россия, будь то Украина, будь то Европа. В Европе занимаются продвижение ЛГБТ, и это достаточно отвратно для меня, как для человека традиционных ценностей. В России тоже — все эти Моргенштерны* [Алишер Валеев], все эти Оли Бузовы, которые пошли на сцену. Они, кроме внутреннего протеста и раздражения, ничего не вызывают.
Но эти эпохи были всегда, я в этом плане не пессимист. Чтобы ощутить аромат хороших французских духов, нужно сначала нанюхаться… Этим мы сейчас и занимаемся, извините за прямоту.
С другой стороны, я могу понять молодняк, который не видит ничего интересного в песнях Фрэнка Синатры, Beatles или AВВА, а ищут что-то свое. Но когда это все заканчивается рэпом… Рэп — он пошел откуда? Из американских тюрем, когда чернокожим заключенным запрещено было разговаривать на прогулке, они придумали этот стиль. И у нас его усиленно копируют, на этом делают деньги все эти Тимати [Тимур Юнусов] и так далее. Что-то можно взять оттуда, потому что сочетание рэпа и мелодики может быть интересно, но если взять это за мейнстрим, тогда это тупик.
Понимаете, у молодежи всегда есть противодействие всему, что наработали до них старики. Для них естественно и [Александр] Скрябин, и [Игорь] Стравинский, и AВВА – это все нафталин глубокий. Их в этом можно пожалеть, но я их понимаю прекрасно. Они хотят сделать что-то свое, а не получается: можно овладеть аранжировкой шикарно, лупами, инструментами, падами — то, что не снилось [Людвигу ван] Бетховену с его старым роялем. Но он писал гениальную музыку на века, а то, что пишут сейчас, — ну послушают немного, побалдеют. Клава Кока [Клавдия Высокова], например, какая-нибудь Валя Карнавал [Валентина Карнаухова] — это все искусственное.
Если говорить в двух словах, так как все это сейчас везде, в Америке, в России, на Украине — в меньшей степени, так как там все развалено, все в руках музыкальных продюсеров. Талант невозможно клонировать, невозможно поставить на поток. Значит, чтобы заработать, нужно планочку опустить до уровня Клавы Коки.
— Вы упомянули Стравинского, который в свое время был ультрасовременной, скандальной фигурой, и никто бы не поверил, что «Весна священная» останется надолго…
— Вы знаете, я заметил, что все гениальное начинается с неприятия обществом. Картины [Поля] Гогена, которые он впервые выставил на распродажу, не были проданы — ни одна. Нужно было, чтобы он умер, чтобы картины взлетели до миллионных прайсов. Но творчество Моргенштерна* никогда не станет долгоиграющим, даже в рамках пресыщенной западной публики, которая готова платить за любое фуфло бешеные деньги. Это все такое временное, и бог с ним.
В свое время Игоря Северянина признали гениальным поэтом, а тогда были живы и [Сергей] Есенин, и [Александр] Блок, и [Борис] Пастернак, и [Владимир] Маяковский. Так что это такое. Только время может вручить кличку «гениальный». Когда меня в сети называют выдающимся композитором, особенно те, кто со мной знакомы, я думаю, ну и хорошо, всем приятно быть знакомыми с гениальным композитором. Это не имеет отношения к тому, считаю ли я себя выдающимся или гениальным.
Я всегда очень стараюсь следить за всем новым, что появляется, не ограничивать себя. Например, в интернете встречаются замечательные новые стихи, причем от совершенно неожиданных людей. Я их не ленюсь копировать себе и искать музыкальный аналог.
Сейчас у меня вырисовывается эмигрантский цикл песен. Это естественно, это волнует людей.
— На разные. У меня, например, есть песня «Дети войны». Я этого человека не знал, его зовут Дмитрий Артис. Когда я ему написал, он достаточно ревностно отнесся к тому, что я начал писать эту песню. Я изменил припев, а вы знаете, поэты очень не любят, когда у них там ковыряются в текстах. Его название было «Дети Донбасса», но я подошел к этой проблеме шире, потому что дети с обеих сторон страдают, а дети — наши самые большие мученики, они не могут за себя постоять.
Если говорить о моем отношении к детям, особенно к тем, которые погибают, у меня есть рассказ «Сын» — рассказ о реинкарнации. Я хотел бы его предложить киношникам. Как-то я показывал итальянским продюсерам, они прочитали английский вариант и сказали, что «слезы выжимает профессионально». Это о чем-то говорит.
Еще у меня лежит песня, которая называется «Человекокот»: о коте, который остался после бомбежки со своим тринадцатилетним хозяином. Об этом пишу песню, и продвигается она сложно.
У меня такое ощущение, что, когда я переехал в Германию, я просто сменил дом: здесь полно русских, ко мне приезжает много друзей из Киева, то есть я живу почти так, как жил там, ностальгии особой нет. Но очистилась голова, нет того давления, которое было в Киеве, — все-таки там атмосфера очень гнетущая, когда власти начинают бороться с культурой, когда это все настолько агрессивно. И настолько люди дуреют на глазах, начинают тебя, взрослого, неглупого человека, учить, — в этом очень сложно и жить, и заниматься творчеством. А здесь в мой внутренний мир пришло спокойствие, я стал больше заниматься композицией, перевез сюда студию, клавиши.
— Вы рассказали о Дмитрии Артисе, а кто еще из современных русских и украинских поэтов вам интересен?
— У меня, по сути дела, есть два основных автора: это покойный уже Аркадий Гарцман, с которым я написал много песен, и половина текстов в культовом мультике «Остров сокровищ» [Давида Черкасского] — это его. И Александр Вратарев — песня «Леди Гамильтон» и много других песен. Потом у меня был очень хороший поэт Владимир Гоцуленко — он умер 6 лет назад, а с ним мы написали «Дорогу к Пушкину» — 18 романсов, которыми Коля Караченцов так зажегся, что бросал все и ездил в Киев, и мы записывали их во Франции, в Бургундии, нас патронировал Пьер Карден, и в Москве мы писали. Еще у меня есть Андрей Лесто — очень хороший поэт, сейчас живет в Америке, в Калифорнии.
— Если вы не против, вернемся к теме «Евровидения». Год назад, в интервью с моей коллегой, за два дня до 24 февраля, вы говорили о скандале вокруг украинской исполнительницы Алины Паш, которая не смогла поехать на конкурс, хотя и выиграла отбор, по причине того, что посещала Крым. В целом, скандалы — традиционная часть «Евровидения», и участие Украины зачастую было очень политизировано. Что было в этом году, как показали себя украинские участники?
— Такое ощущение есть за последние несколько лет, что Украине подадут с барского стола первую премию, как бедной нищенке. И это случилось когда-то с Джамалой [Сусана Джамаладинова], когда подвинули кореянку из Австралии [Дами Им], чтобы дать Джамале первое место. Та же Руслана [Лыжичко], которая один раз выстрелила и потом никак себя не проявила. Времена AВВА и Селин Дион на «Евровидении» закончились, там сейчас другие ценности и бизнес.
А Украина уверена, что, используя политическую ситуацию, получит первое место, что бы ни показывала. И вот эту всю автентику псевдонародную, приправленную современными аранжировками, туда и прут.
— В эту категорию вы относите и прошлогодних победителей — Kalush Orchestra?
— Конечно. Где они сейчас? О них говорят в Европе, они дают где-нибудь концерты? Это все разовый агитпроп. Но талант — явление уникальное и неординарное. Тот же португалец, например, Салвадор Собрал, он мне понравился куда больше. На фоне криков, раздевания, эксгибиционизма и сверхэффектов, вышел человек, который очень тихо спел и достал до сердца каждого.
Но мое отношение к «Евровидению» испортилось, когда я понял, что они никогда не дадут первые места бедным странам. Украина — исключение, это политика. Но ни Молдавия, ни Румыния, ни Болгария никогда не получат первое место, потому что невыгодно устраивать в этих странах концерты. Второе: зрительское жюри — это большое надувательство, это делается для того, чтобы немножко заработать на эсэмэсках. На самом деле, конечно, решают люди, которые заранее определяют лидеров.
И это конкурс, который закончился как конкурс песни. Потому что все, начиная от Сердючек, что было на первых местах, редко напоминает песню. Разве что Molitva, которую спела сербка [Мария Шерифович]. В основном какие-то непонятные композиции, которые сделаны под ранжир фестиваля. Они не особенно запоминаются, очень современно аранжированы, акцент сделан на внешнем, на подтанцовке, — все, кроме песни. Это больше не фестиваль европейской песни, а фестиваль фриков. Как у нас говорят — «цирк на дроте».
Жаль, что нет подобных фестивалей раскрученных, именно песни. Как раньше был фестиваль в Сан-Ремо — сколько оттуда выходило поющих людей! Возвращаясь к тому, что я не пессимист: я верю, что когда-нибудь, среди всех этих Клавы Коки и Вали Карнавал, найдется девочка, которая для себя откроет Фрэнка Синатру, Второй концерт [Сергея] Рахманинова и удивится, какая есть невиданная ими сегодня удивительная культура, которая уже погребена глубоко. И с этого начнется возрождение, придут люди, которых можно будет назвать «новые элиты».
А сейчас мы находимся в периоде «деграданса», и американцы для этого немало постарались — свели культуру к жвачке и попкорну. Хотя у них есть замечательные режиссеры и актеры. А наши тоже подхватили все эти тенденции — тот же Лёша Роднянский* вместе с [Константином] Эрнстом.
Я немного отвлекусь: когда эти ваши звезды драпанули в патриотическом порыве за границу, я решил посмотреть московский «Огонек». Я удивился, насколько там вытащили нафталин! В конце я подумал: «Господи, ребята, да включите хотя бы "Три аккорда"! Там такие есть люди классные, поющие, а вы отпихнули их в глубокие канавы под названием "шансон"». Нужно все менять, и сейчас как раз хорошее время, чтобы поднять замечательных, талантливых людей. Один Женя Дятлов чего стоит!
У меня есть один из ведущих моих исполнителей — Андрей Анкудинов, он был президентом русского шансона. Он питерец сам, и о нем никто не слышал — не пропускают. А я считаю его одним из лучших исполнителей моих песен.
В общем, я просмотрел этот «Огонёк», что там было? Русские песни и нафталин! Это же тихий ужас. Ну хорошо, а если бы не соскочили ваши ведущие звезды, кто бы там был? Добавили бы Аллу Борисовну [Пугачёву], тоже не девочку. Кто еще? Вечный Киркоров, [Николай] Басков?
— Вы ругаете украинскую эстраду за шароварщину, но ведь это же вопрос качества? Есть же высококлассное этническое искусство. С вашей точки зрения, там появилось в последнее время что-нибудь, достойное внимания?
— Знаете, как может появиться что-то, когда на отборочном конкурсе спрашивают у всех, чей Крым.
— Вопреки никого не пускают, а русский язык вообще под запретом. Что мне делать, как русскоязычному композитору? Обо мне в «Википедии» так и написано: російськомовний композитор. Это как желтая звезда на пальто еврея в Варшавском гетто.
Делают подделку под народную, делают автентику. Вот одна из прошлых групп, которая ездила [на «Евровидение»]: стояла девушка со злым лицом, боялась улыбнуться, чтобы ее не расстреляли, и истошным голосом пела про какого-то «соловейка». Это может кому-нибудь понравиться? (речь идет о электрофолк-группе Go_A и ее солистке Екатерине Павленко. — Ред.) Они потом благополучно канут в Лету, о них никто не вспоминает. Вспоминают только «Гринджоли» — с них началось это поветрие — начали усиленно проталкивать образ Украины — революционерки в народных песнях.
— Касается ли это довольно аполитичного украинского инди-попа?
— Да, ONUKA [Наталья Жижченко], DAKOOKA [Екатерина Еременко] — они все варятся в своем собственном вареве, но их никуда не выпустят. Есть у нас очень хорошая Христина Соловий — девочка поет просто загляденье. Почему она не может выйти и спеть на конкурсе? Почему посылают всяких уродов? Они, очевидно, знают «чей Крым», и правильно отвечают на этот вопрос.
— Но Христина Соловий очень радикальна в своих взглядах.
— Да неважно, какая у нее позиция! У нее очень красивый голос и она замечательно им владеет. Может, у нее не должно быть проблем с позицией, но отчего-то ее туда не посылают. Позиция — дело такое. [Рихарда] Вагнера не исполняют в Израиле, потому что он не любил евреев, но он перестал от этого быть великим композитором?
Если у нас [на Украине] уничтожается русскоязычная культура на корню — и это подчеркнуто делается: бравируя, уничтожаются книги, не допускаются фильмы и спектакли, — то есть нас превращают в такое средневековое языковое гетто.
Раньше — пожалуйста. Раньше и украиноязычные песни того же [Владимира] Ивасюка напевала вся страна — весь Советский Союз, никому это не мешало.
А сейчас это часть большой политики. Мы должны быть оторваны от русской культуры и быть уникальными. Вот таких «уникальных» и отправляют.
— То есть вы констатируете только негативные тенденции?
— Понимаете, в пропаганде и распространении таких «митців» (творцов. — Ред.), я вижу пока только негативные. Пусть выйдет Христина Соловий, будь она хоть трижды радикальная, и споет красивую, мелодичную песню, ею написанную. Я в искусстве не склонен делить на своих и чужих, я просто скажу ей «браво».
— Вы хорошо знакомы с огромным количеством крупных украинских и российских артистов. Сейчас, когда между всеми прошел такой заметный раскол, вы понимаете, почему кто-нибудь принимает ту или иную сторону?
— Я одно для себя понял, почему многие богатые артисты сейчас слиняли из России. Речь идет только о том, что у них счета в западных банках, и они не хотели бы подпасть под санкции.
— То есть все решения принимаются только из экономических мотивов?
— В основном да. А что касается тех, кто уехал или остался, — это я не знаю, нужно спрашивать у них. Я раньше очень много сотрудничал и с Леонтьевым, и с [Ириной] Аллегровой, и [Ириной] Понаровской, и Аллой Борисовной, но ближе к 90-м годам оформились уже кланы и монопольные компании композиторов, которые могли предоставить свои песни и эфиры. Это накладывало на исполнителя определенные обязательства.
— Вы много работали с кинематографом. К огромному сожалению, украинское кино сейчас находится в глубоком упадке. Как оно оказалось в этой точке?
— Ну как — поставили кино на политические рельсы.
— Мне кажется, пропагандистских фильмов тоже выпускается не так уж и много. Вообще, мало — любых за последние лет 10.
— До 20-х годов много снималось вместе с российскими кинематографистами. Это не афишировалось, но, когда видишь все эти полицейские стрелялки, замечаешь, что они происходят в Киеве, в Одессе. Были хорошие экономические условия, но потом начали закручивать гайки, и россияне перебрались в Минск.
А потом все начало меняться: если вы услышите, что в картине кто-то говорит по-русски, значит, это энкавэдэшник. Очень все заштамповано.
Хотя была одна картина, которая мне понравилась. Она была поставлена по [Ивану] Нечуй-Левицкому, называлась «Поймать Кайдаша» [режиссер — Александр Тименко] (адаптация культовой комедии драматурга «Кайдашева сім’я». — Ред.). Она была незаангажирована, все говорили как хотят — кто по-русски, кто по-украински. Она меня подкупила этим реализмом.
Но продолжения этой тенденции я не увидел. Жалко, конечно, и убитую Одесскую киностудию, и довженковскую, но за последние годы у нас офоррмились частные, имеющие свои большие площади, павильоны.
Понимаете, в Советском Союзе тоже была идеология и худсоветы. Но это был такой хороший сопромат, когда творец, сопротивляясь, создавал шедевры, и появлялись «Летят журавли» [Михаила Калатозова], замечательные картины [Сергея] Параджанова.
А у нас, в Киеве, как можно сделать какой-нибудь оппозиционный фильм, который будет проповедовать действительно человеческие ценности, но не будет антироссийским?.. Сегодня это совершенно исключено.
Атмосфера в Киеве очень тяжелая. Ищут «ведьм», расцветает на этом фоне доносительство, закладывание. «Он спел на русском языке, давайте ему повестку вручим» — такой парадокс, форма наказания — воевать за родную страну. Веселятся люди натужным весельем, ночью не спят — тревоги, прилеты. Это очень здорово давит. Очень многие люди не выдержали.
А все мои друзья режиссеры и сценаристы, как по команде, перешли на язык, который для них, по сути дела, чужой — потому что, понятно, Киев — русскоязычный город. Я бы не смог. Хотя у меня есть украиноязычные песни: например, есть украинский поэт Григорий Булах, мне нравятся его тексты, у меня есть песня на его стихи — «Кав’ярні Подолу». Когда не давят, когда руки не на горле, тогда и получается хорошо.
* Лица выполняют функцию иноагентов в РФ.
