Происхождение польское, но тёмное
Дата и место, указанные выше, записаны в книге костёла Махновцев. Действительно, семья жила там и тогда, и никто не оспаривает того факта, что принадлежала она к безземельной польской шляхте. Но один из учеников Антоновича, библиограф Игнатий Житецкий в «Журнале Министерства народного просвещения» (№ 6, 1908, стр. 52) выдвигает иную дату — 30 января 1830 года в местечке Чернобыль.
«По рассказу родных, — пишет он, — ребенок, появившись на свет, показался слабым и болезненным, и родители его, не надеясь, что он может выжить, и, боясь, чтобы не умер без крещения, поспешили окрестить его. Но поскольку в то время в городе не было ксендза, то ребенка окрестил униатский священник. Впоследствии родители Антоновича переехали в местечко Махновка Бердичевского уезда. Переселившись туда и увидев, что их сын несколько окреп, они обратились к местному ксендзу».
Тот же Житецкий утверждал, что его учитель был сыном польской гувернантки Моники Гурской-Антонович, происходившей из рода князей Любомирских и венгерского переселенца Ивана Джидая, а не ее законного мужа — шляхтича Бонифатия Антоновича.
Эту версию подтверждал и сам Антонович, но в некрологе в газете «Киевлянин» от 8 (21 марта) 1908 года, написанном тем же самым Житецким, равно как и в его же статье для энциклопедии Брокгауза и Ефрона, даётся лишь официальная дата.
И бабушка Каролина Гурская, и мать Моника были убеждёнными польскими патриотками.
Понятно, что первые уроки Володзимеж получил отнюдь не по-русски и уж тем более не на малороссийском наречии. В глазах этой среды соседи традиционно делились на три категории — извечные враги (немцы и великороссы, разорвавшие Речь Посполитую на куски), «жиды» (им можно безнаказанно хамить и не возвращать долги) и «быдло» (окрестное православное население, включая тех, кто был куда богаче и успешней самой, по выражению Ивана Нечуй-Левицкого, «голопузой шляхты»).
Бонифатий Антонович, происходивший из окрестностей Вильно, выпускник Кременецкого лицея и гувернер, был официальным мужем матери историка. У них родилось двое детей, но из-за полной несовместимости характеров супруги разошлось по разным домам. Через десять лет после этого родился Володзимеж, которого, как тогда было принято, записали на имя венчанного мужа матери.
О нем ученый вспоминал как о «натуре совсем пассивной, индифферентной, без всякой инициативы и только с направлением к абсолютному покою и к жизни без труда, хоть бы скромного». Владимир некоторое время учился и воспитывался в семье, где Бонифаций Антонович был гувернером. Он вспоминал об этом без восторга и благодарности — наука пана Бонифатия «была слишком вялой».
Именно у законного родителя он впервые начал изучать русский язык и вскоре познакомился с учебником по теории истории Шлецера, знания которого было обязательным для всех, кто поступал учиться в средние учебные заведения России.
А дальше была учёба в Одесской Ришельевской гимназии. Там юный Влодзимеж проживал в пансионе, которым руководил его крёстный и гипотетический родитель Иван Джидай — внук венгерского сепаратиста, выросший в галицийской польской среде.
В пансионе, а позже и во 2-й одесской гимназии, куда перевели Антоновича, он тщательно изучил латинский, французский и немецкий языки.
Затем по настоянию своей матери он поступил в 1850 году на медицинский факультет Киевского университета св. Владимира. Однако уже на втором курсе юный паныч понял, как он сам выразился, что «пошел несвоим путём». Но поскольку переход из медицинского факультета в связи с Крымской войной категорически запретил министр Авраам Норов, то Антонович вынужден был «дотянуть медицину до конца». Затем с целью погашения своих денежных долгов больше года он вынужден был заниматься медицинской практикой в городах Бердичев и Чернобыль.
Поправив свое материальное положение, он после смерти матери и окончания войны в 1856 году поступает повторно в университет св. Владимира на историко-филологическое отделение и заканчивает его в 1860 г. с кандидатской степенью.
Из панства — в «хлопоманство»
Еще в период учебы на медицинском факультете Антонович знакомится с подлинниками казацких летописей, произведениями одесского историка Аполлона Скальковского по истории казачества, а также с работами Дмитрия Бантыш-Каменского. Неизгладимое впечатление на него произвел «Кобзарь» Тараса Шевченко. Знакомство с этой литературой чрезвычайно сильно повлияло на жизненную ориентацию Владимира Бонифатьевича.
«Прижимая слабые знания о украинстве к общей демократической французской теории, — писал Антонович впоследствии, — я открыл сам украинство, и чем больше читал и знакомился с историей, тем больше убеждался в том, что открытие моё не было выдумкой».
В университете свои убеждения Антонович стал передавать товарищам, выходцам, как и он сам, из среды польской шляхты.
В конце 50-х годов в студенческой корпорации, объединяла преимущественно польскую молодежь, под непосредственным влиянием Антоновича появилась мысль, что «странно жить в крае, не зная ни самого края, ни его населения».
Для преодоления этого пробела путем изучения истории, быта населения Антонович вместе со своими товарищами в течение летних каникул постоянно путешествовал пешком по малороссийским и новороссийским губерниям. Главное впечатление от этих странствий, по определению Антоновича состояло в том, что народ «предстал перед нами не в благородном освещении, а таким, какой он есть».
А тут еще его товарищи и родственники стали готовиться к польскому восстанию. И Володзимеж понял, что ему с ними не по пути. Не только потому, что не верил в победу сепаратистов, но и потому, что его ждала карьера преподавателя и ученого, и тема его исследований лишь частично коррелирует с требованиями его родственников и соплеменников.
Антонович выбирает для себя жизнь южнорусского человека, демонстративно лояльного существующей власти.
Он вместе со своими единомышленниками присоединился к «Украинской громаде», которая тогда нелегально существовала в Киеве. С точки зрения польской шляхты такой шаг был изменой по отношению к ней и переходом на сторону «быдла». Произошёл вызов его на так называемый «благородный суд чести». Однако, явившись на собрание шляхты Бердичевского уезда, к которой он был приписан, Антонович глубоко логическим доказательством опроверг все обвинения против себя и своих товарищей.
«Истинные друзья народа не ломают себе голову над далеким будущим, но если они люди дела и если имеют средства, то стараются о народном просвещении, об улучшении материального быта крестьян, об отыскании лучших средств для достижения той или другой цели; они готовы скорее 100 раз сознаться публично, что ошиблись в своих заключениях о той или другой народной потребности, чем навязывать народу то, в чем он не нуждается, или то, чего он не хочет», — писал Антонович.
Тогда иезуиты стали писать доносы в «компетентные органы».
Вместе с другими «хлопоманами» (кружковцами, входивших в «Громаду») на Антоновича «стучали» о том, что он замечен в пропаганде атеизма, антипатриотизме и даже в создании «организации коммунистов для проведения общего восстания украинского крестьянства» Эта клевета со стороны публики, в тайне готовившей реальное вооруженное восстание, вызвала беспокойство полиции.
По приказу Киевского генерал-губернатора князя Иллариона Илларионовича Васильчикова была создана специальная правительственная комиссия для рассмотрения деятельности «хлопоманов». 27 февраля (11 марта) 1861 года Антоновича вызвали на ее заседание для выяснения дела. Этому предшествовал обыск, проведенный в сельском доме, где жила его сестра. Однако, кроме изъятия портрета польского радикала Шимона Конарского в цепях и фотографий студентов в малороссийских костюмах, обыск практически ничего не дал.
Не имея фактических доказательств антиправительственной деятельности кружковцев, следственная комиссия не смогла наложить на «хлопоманов» никаких ощутимых санкций, ограничившись установлением негласного надзора. В первые пять лет этот «хвост» работал достаточно тщательно.
В своих воспоминаниях Антонович говорит о политических делах, за которые его вызвали в жандармерию для дачи показаний. По подсчетам профессора Сергея Светленко в архиве Киевского, Подольского и Волынского генерал-губернатора сохраняются 42 доноса польских помещиков на В.Б. Антоновича, а сам он в течение первой половины 1860-х гг. неоднократно допрашивался следственной комиссией по 12 политическим делам.
Однако в отличие от Михаила Драгоманова, Дмитрия Яворницкого и ряда других деятелей украинства, это никак не помешало карьере Владимира Бонифатьевича.
Двойная жизнь статского советника
За все сорок восемь лет работы в 1-й гимназии, университете св. Владимира и на высших женских курсах никто не мог понять в какой своей ипостаси приват-доцент, а затем профессор Антонович был настоящим.
Все киевские генерал-губернаторы — от Николая Анненкова до Владимира Сухомлинова — приглашали его к себе для консультаций. Его труды по изучению малороссийских первоисточников одинаково признавлись и сторонниками, и противниками украинства. До сих пор они не потеряли своей научной ценности. Он руководил подготовкой и проведением трёх Археологических съездов в Киеве.
Среди его учеников особо выделяются двое — академики Михаил Грушевский и Дмитрий Багалей.
Учил и их, и десятки других историков Антонович, что время для написания истории Украины не пришло, а надо внимательно изучать источники, создавать целевые исследования и местные исторические своды. Пока был он жив, Багалей этим и занимался, а вот Грушевский стал создавать многотомную «Историю Украины-Руси», которую Владимир Бонифатьевич настойчиво не рекомендовал своим студентам.
Но сам термин «Украина-Русь» Грушевский позаимствовал у учителя. Впервые он появился в труде Антоновича «Киев, его судьба и значение с XIV по XVI столетие (1362-1569)», опубликованном в 1882 году.
Не создал такого капитального труда и его младший сын Дмитрий, видный деятель времён Центральной Рады, Скоропадского и Петлюры. Лишь внук Михаил Дмитриевич подготовил нечто подобное, да и оно было опубликовано в Виннипеге посмертно.
Историк Иван Линниченко писал:
«За ним постоянно и упорно следили, вскрывали его переписку, вызывали его для объяснений куда следует, подсылали к нему ловких агентов, выдававших себя то за ярых украинофилов, то за делегатов Ржонда (польской нелегальной организации. — Ред.). И он жил вечно под страхом репрессий, тяжелых и обидных объяснений, высылки из обстановки, в которой только и мог работать на пользу той цели, которой он всецело отдался.
И это сделало его крайне скрытным, уклончивым, осторожным в писательстве, личных разговорах и лекциях университетских и публичных, — для последних он, если не мог от них отказаться, выбирал темы самые безобидные, в которых самая придирчивая критика не могла бы найти материала для обвинения в тайных замыслах».
Историк и дипломат Николай Могилянский безапелляционно заявлял:
«Антонович — двуликий Янус, который с кафедры университета проповедовал одно и находился в дружбе даже с Новицким (жандармский полковник. — Ред.), а у себя дома, в кругу избранной молодежи проповедовал другое: ненависть к России».
Сам же полковник Новицкий на допросе австрийско-подданного студента Невестюка в 1892 г. вел с ним разговор об Антоновиче, который, мол, играя роль лояльного к власти человека, загребает жар чужими руками, подвергая опасности неопытную молодежь. Новицкий «доверительно» сообщил студенту, что Антоновичу как поляку в университете не давали стипендии, тогда он перешел в православие и получил стипендию, а потом устроился на кафедре и стал деканом историко-филологического факультета. На самом деле он не поляк, не украинец и не русский, а достаточно темная личность.
Вернувшись в Галицию, Невестюк рассказал все это на страницах коломыйской газеты «Народ» (1893, от 1 сентября).
Линниченко писал об Антоновиче, что «…к нему заезжали с визитом многие очень высокопоставленные особы, до великих князей включительно, и к его скромному домику на углу Кузнечной и Жилянской, подчас к великому изумлению соседей, внезапно подъезжала карета с звездоносцем-генералом, генерал-губернатором или командующим войсками…».
Однажды Новицкий пригласил профессора, как сказали бы вдругие времена, «в органы для проведения профилактической беседы» и попросил перечислить круг знакомых. Антонович стал диктовать: «Его Императорское Высочество наследный принц итальянский, великий князь…»
Новицкий остановил запись. И действительно, будущий король Италии и шеф Муссолини Виктор-Эммануил в сопровождении великого князя Георгия Михайловича за день до этого нанесли визит «крупнейшему на Руси знатоку южно-русской истории и местной археологии».
Но была и другая сторона деятельности профессора Антоновича.
В том же самом доме, где он принимал августейших особ, а также у врача Фёдора Панченко и адвоката Павла Дашкевича, композитора Николая Лысенко, педагога Елисея Трегубова и судьи Василия Волк-Карачевского проходили нелегальные лекции на украинском языке для 20-30 слушателей.
Как вспоминал учитель Моисей Кононенко, на лекции, которые проходили в профессорской квартире на ул. Жилянской, каждую субботу приходил околоточный для получения 10 рублей. Благодаря этому полиция не замечала регулярного собрания молодежи. частные лекции Антоновича с перерывами читались почти четверть века (иногда до 4-х раз в неделю). И никто ни разу не попытался их разогнать.
Ученик Антоновича Орест Левицкий отмечал, что ученый имел немало тайных врагов и «из-за этого привык доверять не всякому и проявлять свою душу». Одна из его учениц очень тонко отметила эту невидимую демаркационную линию, которую тот сразу проводил в любом общении:
«Ее образовала жизнь: тот, кто столько пережил в молодости, кто написал свою знаменитую замечательную «Исповедь», тот должен был образовать вокруг себя эту невидимую границу, чтобы укрыть за ней свое внутреннее «Я» от чужих покушений. И насколько внешнее «Я» Вл. Бон. было простое, приветливое, товарищеское, настолько внутреннее его «Я» было сложно, замкнутое и осторожное, и подобраться к нему было нелегко. Даже в окружении своих единомышленников, в собраниях Общества, Антонович «не разворачивался», не высказывался до конца. Мне кажется, что только Рыльский (Фаддей Рыльский, отец классика украинской советской литературы. — Ред.) понимал его целиком, хоть и не соглашался кое в чем с ним».
Академик Сергей Ефремов, также ученик Антоновича, как-то заметил:
«В другой стране, других политических обстоятельствах он смог бы во всю ширь развернуть свой талант политика и сделался бы, пожалуй, предводителем широких масс населения к лучшей жизни».
Но история не дала ему такого шанса. Зато еще при жизни Антоновича его воспитанник Николай Беляшевский был избран депутатом в в I Государственную Думу.
Сам же Антонович так описывал свои взгляды:
«Под словом «украинофилы» мы понимаем тех уроженцев Южнорусского края, которые настолько знакомы с своею родиною, что успели констатировать отличительные черты ее народонаселения, настолько развиты, что изложить могут и литературно свои убеждения, настолько любят свою родину и желают ее развития и преуспевания, что считали бы делом греховным умалчивать о ее особенностях и вытекающих из этих особенностей нуждах и потребностях, настолько не исключительно поглощены заботою о личной карьере и благосостоянии, что по мере возможности, в законных рамках готовы отстаивать свои убеждения, несмотря на предубеждения, которые обыкновенно встречают их мнения, и на последствия этих предубеждений».
И в личной жизни Владимира Антоновича было «всё не так однозначно».
Законной женой его была двоюродная сестра автора слов украинского гимна Павла Чубинского Варвара фон Михель, но все четверо детей его от Екатерины Мельник, с которой он обвенчался только в 1902 году, когда их младшему сыну Дмитрию было 25 лет.
В последние годы Владимир Бонифатьевич не только преподавал в университете. но и работал в Ватиканском архиве, где искал неизвестные и ранее недоступные русским учёным документы. После ознакомления с ними он не поменял своего мнения о преждевременности учебника истории Украины до самой смерти, которая застала его в Киеве 8 (21) марта 1908 года.
