Их заслонила своей грудью супруга председателя губернской земской управы г-жа Ольга Гордеенко, невестка бывшего городского головы. Яд, которым обработал пули террорист, оказался просроченным.
Будучи задержан, Качура назвал себя членом «Боевой организации партии социалистов-революционеров» и заявил, что действовал по её постановлению. Организатор покушения Герш Исаак Гершуни сумел бежать.
Пострадавший, он же «Ваня Хлестаков»
Чтобы понять, на кого и за что была объявлена охота, познакомимся с жертвой теракта.
Итак: шталмейстер Двора Его Императорского Величества, действительный статский советник князь Иван Михайлович Оболенский (1853-1910). К роду князей Оболенских принадлежали два харьковских губернатора, являвшихся дальними родственниками в шестом колене. Первым из них был наш пострадавший, а вторым — родной дядя классика советской литературы Константина Симонова.
Родословное древо Оболенских — весьма разветвленное. Как гласят семейные предания, князья Оболенские происходят от самого Рюрика. Достоверно известно, что с 1375 года — они на службе у всех российских государей начиная с Дмитрия Донского.
К началу ХХ века в этом роду было не менее двенадцати ветвей, ведь, в отличие от большинства европейских стран, в Российской империи титул передавался по наследству всем законнорожденным отпрыскам мужского пола. Но нас интересует симбирская ветвь Оболенских.
Князь Иван Михайлович — губернатор в третьем поколении. Его дед, кн. Александр Петрович (1780-1855), был героем наполеоновских войн и калужским губернатором. Отец, кн. Михаил Александрович (1821-1886), — ковенским и воронежским.
С Харьковской губернией они связаны не были, а вот тесть Александра Петровича, поэт Юрий Нелединский-Мелецкий, дважды появлялся в наших краях: в 1785 году участвовал в преобразовании Белевской крепости в уездный город Константиноград (ныне Красноград), а в 1804-м руководил комиссией по расследованию злоупотреблений харьковского губернатора Артакова. И еще харьковцы с удовольствием распевали песню «Выду ль я на реченьку» на стихи прадеда своего будущего начальника губернии.
Иван Михайлович, как и многие поколения его предков, начал свое служение с учебы в Морском кадетском корпусе. Пять лет он ходил на императорских яхтах «Держава» и «Александрия», где и был замечен Александром ІІ. Во время Русско-турецкой войны его сиятельство служил на миноносном катере «Князь Пожарский», отличился при проводке брандеров на турецкие суда и мост, за что был награжден орденом св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость».
Вышел в отставку князь в 1881 году, сразу после цареубийства. Как симбирский губернский предводитель дворянства (утвержден в должности 12 января 1889 г.) все царствование Александра ІІІ он провел вдали от двора, общаясь с попечителем учебных заведений Ильей Ульяновым и директором гимназии Федором Керенским, чьи отпрыски, как известно, оставили глубокий след в истории России. А сын второго так и вообще состоял в той же партии, что и неудачливый убийца князя.
В последнее царствование он был вновь призван на службу, на сей раз по линии МВД.
13 июня 1897 года князь был назначен херсонским губернатором. На этом посту Иван Михайлович удостоился высочайшей благодарности «за энергичные действия по прекращению антиеврейских беспорядков, возникших в 1899 году». При нём был воздвигнут в Одессе памятник основательнице города императрице Екатерине II.
14 января 1902 года Иван Михайлович был назначен харьковским губернатором. Из Херсона он забрал с собой и полицмейстера Клавдия Бессонова. В губернском городе князь не пользовался любовью местных обывателей в отличие от своих предшественников Александра Петрова и Германа Тобизена. За семь месяцев он проявил себя последовательно как первый Топтыгин из сказки Салтыкова-Щедрина «Медведь на воеводстве».
Как писал профессор Дмитрий Багалей, начал он с того, что предложил передать почти достроенное здание харьковского Народного дома под пожарное депо. А ведь строили его на народные деньги, сбрасывались все сословия и все видные деятели, включая губернатора Тобизена (он обусловил свой взнос обязательством проводить там мероприятия по борьбе с пьянством) и городского голову Погорелко. «Вот так скотина! добрые люди кровопролитиев от него ждали, а он Чижика съел!» — цитировали классика и гласные городской думы, и завсегдатаи дворянского собрания, и гимназистки с институтками.
«Непременно вам нужно особливое кровопролитие учинить, дабы гнусное оное впечатление истребить…» — учили Осёл из сказки и начальство из Петербурга. И дождались харьковцы настоящих «кровопролитиев» в виде образцово-показательной порки! Князь подавил крестьянское восстание в Валковском уезде «почти без стрельбы, нагайками и розгами». За это он был правительством награжден орденом св. Владимира II степени, а террористами приговорён к смерти. Причем не в Харькове и даже не в Валковском уезде.
Газета «Южный край» сообщала:
«Вчера, около 10 часов вечера, в саду «Тиволи» было совершено злодейское покушение на жизнь харьковского губернатора И. М. Оболенского при следующих обстоятельствах: во время второго антракта в закрытом театре, прогуливаясь по саду, князь Иван Михайлович Оболенский остановился около своей ложи вместе с председателем губернской земской управы М. Е. Гордеенко, супругой его О. Н. Гордеенко и членом уездной земской управы А. А. Альховским; вблизи находился харьковский полициймейстер К. И. Бессонов.
В это время неизвестный злоумышленник, на расстоянии двух шагов, через плечо г-жи Гордеенко, выстрелил в губернатора из револьвера и контузил его в шею, к счастью, не причинив ему ранения. Тотчас же один из околоточных надзирателей и г. Гордеенко схватили злодея, и в это время раздался второй выстрел — пуля полетела в воздух. Подоспевшие на выстрелы чины полиции и публика, несмотря на сопротивление преступника, пригнули его к земле, что, однако, не помешало ему произвести еще два выстрела, одним из которых был ранен в ногу на вылет выше колена полицмейстер К. И. Бессоновъ.
Первоначальную помощь полицмейстеру оказал военный доктор А. А. Святогор-Штепин, после чего К. И. Бессонов был отвезен в лечебницу доктора А. С. Гаврилко, на Конторской улице, где ему была сделана перевязка, причем оказалось, что кость и надкостница не повреждены и рана не опасна. Преступник арестован, но личность его пока не установлена. Покушение на жизнь губернатора имело, несомненно, политический характер».
31 марта 1903 года князь был уволен с должности губернатора с назначением состоять при министре внутренних дел В. К. Плеве. После непродолжительного председательства в предварительной комиссии по пересмотру прав евреев в июле 1904 года князь И. М. Оболенский был назначен на пост финляндского генерал-губернатора вместо убитого генерала Н. И. Бобрикова.
«Таким образом, кн. Оболенский был к всеобщему удивлению назначен финляндским ген.-губернатором… Кн. Оболенский был не глупый и хороший человек, но не особенно серьезный и страшный балагур, причем для балагурства готов был часто фантазии смешивать с истиной. Его даже в семействе Оболенских иначе не звали, как Ваня Хлестаков», — вспоминал о нем С. Ю. Витте.
Позднее генерал-лейтенант Оболенский служил в Петербурге и незадолго до смерти вышел в отставку. Похоронен князь в своем имении близ села Ивановка в Симбирской губернии.
Фома Качура и другие бесы
Отомстить его сиятельству за массовую порку решили не местные жители, а террористы из только что образованной партии социалистов-революционеров.
Как и в предыдущий раз, охотник на губернатора явился в Харьков из Киева. В 1879 году князя Дмитрия Кропоткина смертельно ранил народоволец Гольденберг, а в 1902 году в князя Оболенского почти промазал эсер Фома Качура.
В кармане у взятого на месте стрелка нашли конверт с надписью «Приговор харьковскому губернатору князю Оболенскому». Там говорилось:
«Лишённая в силу условий русского государственного режима возможности сместить и призвать к общественному суду князя Оболенского за все совершенные преступления, глубоко возмущённая наглым вызовом, брошенным всей мыслящей и трудящейся России Николаем II, выразившим князю Оболенскому за его расправу над крестьянами высочайшую благодарность, «Боевая организация» находит себя вынужденной выполнить лежащий на ней гражданский долг и сместить князя Оболенского, как поддерживаемого царём, единственным, оставшимся в её распоряжении средством, — смертью. Приведение в исполнение приговора поручается члену «Боевой организации».
Кто же был этим самым стрелком?
Фома Качура родился в семье чернорабочего, крестьянина Киевской губернии, и окончил сельскую школу. Юношей в поисках истины побывал на Новом Афоне и думал уйти в монастырь. Летом 1897 г. он два месяца провел в Женеве; затем работал грузчиком в Новороссийске, а с 1900 г. — столяром в Екатеринославе. С 1897 и до конца 1901 гг. входил в социал-демократические кружки, но там было много теории и никаких конкретных дел.
Свое мироощущение Качура, «яркий тип так называемого сознательного рабочего», оставил в наивных рукописях «Мыслящее животное и человек», «Впечатление в поездке по России», «Мысль на Владимирской горе».
Его брат, встретив его в ноябре 1901 г., поразился перемене в Фоме. Вместо прежней одежды простого рабочего Фома носил накрахмаленную сорочку, хороший пиджак и пальто. Фома сказал брату, что участвует в тайном кружке. На более подробные расспросы он со слезами на глазах отвечал: «Я не могу с тобой говорить».
В апреле 1901 г. Качура познакомился с Ароном Вейценфельдом — лидером екатеринославской организации Рабочей партии политического освобождения России (РППОР), членом которой стал в конце года. Качура решился стать террористом и присоединиться к БО эсеров. В марте 1902 года Вейценфельд дал ему адрес киевского студента-медика Попова, который, по его словам, был членом киевской группы Боевой организации, и вручил 15 рублей на поездку.
В Киеве по указанному Вейценфельдом адресу Фома никаких боевиков не обнаружил, после чего обратился к организациям эсеров и социал-демократов. За участие в демонстрации Качуру там арестовали, но через месяц освободили под гласный надзор полиции. В конце июня к Качуре в Киев явился Вейценфельд с известием, что, пока тот находился в тюрьме, его разыскивали. Арон сказал, что есть возможность либо в Киеве, либо в Харькове встретиться с представителем Боевой организации, и выдал 5 руб.
«Когда же летом Гершуни понадобился исполнитель для задуманного им убийства, то сперва выбор его остановился на ставшем известным впоследствии Каляеве, но затем Гершуни, дабы придать покушению более идейный характер, решил поручить его кому-либо из рабочих. Тогда-то и был розыскан Качура, вызван в Киев и познакомлен с Гершуни. Последний нашел Качуру подходящим для намеченного им покушения, стал работать над ним и вскоре вполне подготовил его к выступлению», — вспоминал ведший дело Гершуни в 1903 году жандармский полковник Александр Спиридович.
По цепочке Качуру доставили к Григорию Гершуни, одному из основателей БО эсеров. Тот приветствовал решение «сознательного рабочего» вступить в Боевую организацию и предложил устроить конспиративную квартиру для встреч с её членами. На эти цели он дал Качуре 50 руб.
В следующий раз они встретились в лесу. Гершуни «в сильных выражениях описывал жестокости» кн. Оболенского при подавлении волнений крестьян. Также сказал, что накануне вечером он получил из Петербурга постановление Боевой организации убить князя Оболенского и доверительно сообщил, что БО «поручила предложить исполнение этого приговора» не кому-либо, а Качуре.
Фома Корнеевич колебался, но Гершуни был настойчив. «На память Боевой организации» он взял фотографию Качуры и, снова вручив 50 руб., велел отправиться в Харьков, где его должен был встретить представитель «разведочного бюро», выслеживающего губернатора. Из Харькова Качуре следовало отправиться в Петербург, чтобы получить приговор Боевой организации.
На Привокзальной площади в Харькове Качура встретил Гершуни, который объявил, что надобность ехать в Петербург отпала, поскольку оттуда «прислан член организации», Оболенского «выслеживают», «разведочное бюро» сделало все нужное», осталось лишь купить оружие и платье.
Гершуни вручил Качуре 30 руб. на новые расходы и направил в магазин «Спорт» для покупки браунинга и 50 патронов. В магазине Качура по совету Гершуни заказал несколько охотничьих ружей и револьверов. Восхищенный крупным заказом, продавец выдал револьвер и патроны, не потребовав удостоверения личности.
Во время встречи близ станции Дергачи Гершуни известил Качуру, что приговор БО будет готов 28 июля (9 августа). Он уговаривал его написать письмо о причинах, подвигнувших его к покушению на князя Оболенского. Как только Качура согласился, Гершуни тотчас же достал из кармана бумагу, чернильницу, ручку и стал диктовать «Письмо к рабочим и крестьянам», увещевая «писать по возможности четко», чтобы рукопись можно было размножить.
Гершуни вручил ему «Приговор харьковскому губернатору князю Оболенскому» с пометой: «Боевая организация партии социалистов-революционеров. С.-Петербург. 22 июля 1902 г. № 2» (первым было покушение на министра внутренних дел Сипягина), а также браунинг, на котором было начертано: «За пролитую крестьянскую кровь. Боевая организация. Смерть царскому палачу». Пули Гершуни предварительно крестообразно распилил, надрез заполнил стрихнином, а сверху покрыл восковой пленкой. Он советовал попасть первой пулей, т.к. «она содержала больше яда» (как позднее выяснилось, стрихнин был просрочен и никак не подействовал).
В конце встречи он изъял у Качуры небольшой альбом, квитанцию на хранившуюся на вокзале корзину, автобиографию и даже гребенку.
Вечером 9 августа в саду Тиволи Качура встретил Оболенского, но стрелять не решился. Утром следующего дня Гершуни направил Качуру совершить покушение на Оболенского или на вокзале станции Веселая Лопань (ныне — ст. Долбино в Белгородской обл.), или на даче князя около станции (имение Мухановых). Качура станцию прозевал, доехал до Белгорода и вернулся в Харьков. На обратном пути террорист ехал в одном поезде с Оболенским и имел возможность стрелять в него на перроне вокзала, «но и тогда не хватило на это духу».
«Вечером в саду Тиволи он «столкнулся» с Гершуни, который сообщил: князь находится в летнем театре сада, настало самое удобное время для покушения. «Теперь или никогда!» — говорил он. Взволнованный Качура хотел закурить, но Гершуни вырвал у него портсигар и папиросу. В этот момент И. М. Оболенский вышел из театра и направился в их сторону. Было около 10 часов вечера», — описывает покушение профессор Самарского университета Михаил Леонов.
А дальше были выстрелы в Оболенского, задержание Качуры и награждение, Гордеенко была награждена золотой медалью за спасение погибающих.
«Покушение на губернатора Оболенского было широко разрекламировано партией и Центральным Комитетом. Были изданы особые по этому поводу прокламации. Была отпечатана брошюра «Почему стреляли в харьковского губернатора». Качура в партийной литературе изображен как защитник народа; о нем писались книжки, выпускались его фотографии, ему дано было название «народного героя», — вспоминал А. И. Спиридович.
Фома Качура был заключён в Шлиссельбургскую крепость пожизненно вместо смертного приговора, смягченного государем. Не отсидев и года, он изъявил желание сотрудничать с полицией и выдал Вейценфельда. Причем сотрудничать со следствием горе-террорист начал лишь после того, как ему сообщили об аресте Гершуни. Прошение на имя императора подал князь Оболенский:
«На меня, как на должностное лицо — Харьковского губернатора, было произведено покушение. Человек, решившийся на такое дело и исполнивший все от него зависевшее, чтобы достигнуть цели, должен в интересах государства и правосудия претерпеть наказание. И какова бы ни была тяжесть этого наказания, я вступиться за его участь, конечно, не смею.
Но кроме обычных наказаний, могущих ожидать покусившегося на мою жизнь, к нему может быть применена и смертная казнь. Ввиду этой возможности все мое семейство: мать моя, жена и две дочери — дерзают молить Ваше императорское величество оказать человеку этому милосердие, даровав ему жизнь, если суд приговорит его к смерти.
Мы глубоко веруем, государь, чтобы эта явленная нам милость Божия рукой Вашего величества коснулась и самого виновника. Горько было бы сознавать семье моей, что их сын, отец и муж явится причиной смерти другого. Вашего императорского величества верноподданный князь Иван Оболенский».
Николай II «в уважение всеподданнейшего ходатайства князя Оболенского» повелел заменить Качуре смертную казнь ссылкой на каторжные работы без срока.
Отбывая наказание в Шлиссельбургской крепости, Качура 15 (28) июля 1903 г. написал заявление о раскаянии, был вызван на допрос и дал показания, которые затем подтвердил на процессе Гершуни, Вейценфельда и других боевиков. Свое состояние накануне и во время покушения он выразил словами: «Все это было сделано мною в состоянии какого-то угара, созданного чтением революционной литературы и влиянием агитаторов».
Во время процесса в Петербургском военно-окружном суде (18-25 февраля 1904 г.) Качура говорил о вреде, который наносят своими действиями революционеры, не пытался ни выгородить себя, ни свалить вину на других. Защитники Гершуни и Вейценфельда (Н. П. Карабчевский, Б. Г. Барт, М. Л. Мандельштам, М. В. Бернштам) просили подвергнуть Качуру психиатрической врачебной экспертизе, но суд им отказал.
Каторжные работы Фоме Качуре в апреле 1904 г. заменили ссылкой на поселение в Сибирь сроком на десять лет. Согласно указу от 21 октября 1905 г., срок ссылки сократили до четырех лет, а 31 мая 1906 г. ему разрешили отбывать наказание по месту проживания родителей в Архангельской губернии. Там его следы и теряются.
Организатор покушения Гершуни был сослан в Сибирь, откуда бежал и умер в 1907 году на швейцарском курорте. Лидер партии Виктор Чернов так вспоминал о своём товарище: «…Гершуни от революции требовал того же, чего гуманные люди требуют от полководцев. Избегать ненужных жертв, щадить побежденных, уважать интересы и жизнь нейтральных».
