- Вячеслав, почему одни русские писатели, поэты, философы, композиторы — Бунин, Цветаева, Ходасевич, Шмелев, Карсавин, Шестов, Аверченко, Тэффи, Рахманинов, Прокофьев — после большевистской революции покинули Россию, а другие — Бердяев, Флоренский, Франк, Ильин и другие — остались (например, многие оставались бы и дальше, если бы их не выслали большевики)? С чем это связано?
— Это связано в первую очередь с тем, что все вышеперечисленные люди (и многие другие) оказались после революции в совершенно разных условиях — от материальных до территориальных. Одно дело — эмигрировать из области, занятой белыми или оккупированной немцами, и совсем другое — из красного Петрограда или красной Сызрани. Одно дело — уехать уроженцу Риги, Киева или Варшавы и другое — уроженцу Владивостока. Одно дело — уехать, когда у тебя все в порядке с деньгами и связями, когда зовут, ждут, когда есть собственное жилье в Париже, как у Мережковских, и другое — когда нет ни того, ни другого, когда никто не ждет. Одно дело — уезжать без семьи и совсем другое — с семьей. Или когда муж хочет уехать, а жена нет. И так далее. Факторов, влиявших на отъезд или неотъезд, было великое множество.
Кроме того, это ведь совсем непросто: взять и уехать, стать эмигрантом. С чего было эмигрировать людям, которые чувствовали себя солью русской земли, ее интеллектуальной элитой? Они ощущали себя нужными там, где родились и состоялись. А потом, это ведь сейчас нам понятно, что советская власть пришла надолго. Ни в 1920-м, ни тем более в 1918-м этого еще никто не знал. Да и в 1922-м, и в 1927-м люди надеялись на то, что политические перемены в России возможны. А значит зачем уезжать, если нужно просто подождать?
И главное — очень многие из представителей этой элиты так или иначе приветствовали происходившие в стране перемены, они много лет работали на них. Как писал Ходасевич, «многое в большевизме мне глубоко по сердцу». Конечно, они могли понимать, что «что-то пошло не так», не соглашаться в нюансах, пытаться игнорировать, но не теряли надежды реформировать новый строй изнутри или мирились с его недостатками.
- Максим Горький также покинул советскую Россию. Почему? И почему вернулся в СССР?
— Горький — как раз пример такого романтика, который был влюблен в революцию, искренне ждал от нее какого-то волшебного преображения всего: людей, России, культуры. От этого и его прожекты первых революционных лет, которые сейчас кажутся просто несообразными ситуации. Но когда Горький понял, что революция не прекрасная дама, несущая всем исключительно счастье, он не стал мириться с ситуацией и уехал, благо возможность была. И критиковал большевиков в 1920-х достаточно жестко. Но власти СССР прекрасно понимали, что такую величину можно и нужно переманить обратно. А поскольку слабые стороны Горького им были прекрасно известны, писателя начали усиленно обрабатывать и к концу 1920-х убедили в том, что вернуться необходимо. Возвращение Горького в СССР — одна из самых успешных операций ранней советской разведки. Конечно, обернулось это трагедией для него как для художника, но для имиджа страны это, конечно, был большой плюс.
- Почему Анна Ахматова не отправилась в эмиграцию? И это несмотря на расстрел большевиками первого мужа поэта Николая Гумилева?
— Относительно Ахматовой история несколько загадочная. У нее было несколько вполне реальных возможностей уехать, но она не сделала этого. Более того, она единственный человек, который сделал из своего «неуезда» своеобразный литературный памятник себе, одновременно бросив всем, кто оказался за рубежом, упрек в том, что они покинули Родину. Похоже, что для нее это была одна из ее масок — роль страдалицы, которая добровольно пошла на крест вместе с Россией и испила с ней чашу всех ее бед. Роль эту она отыграла очень красиво и убедительно, хотя, конечно, это стоило ей вполне реальных страданий и трагедий как личных, так и творческих.
- Прижился бы в эмиграции Михаил Булгаков, если бы Сталин его выпустил из СССР?
— Думаю, что Булгаков абсолютно органично влился бы в эмигрантскую литературу, учитывая факт его службы в Добровольческой армии и его антисоветские памфлеты времен Гражданской. Как сложилась бы его судьба в эмиграции, можно лишь гадать, но скорее он реализовал бы себя в журналистике, чем в прозе. А вот «Мастера и Маргариты», конечно же, не появилось бы в принципе. Но Булгаков и интересен тем, как абсолютно чуждый всему советскому человек пытался выжить в условиях советской литературы, как-то встроиться в нее, осмысливал окружающую реальность, даже пытался найти какой-то высший смысл в фигуре Сталина (пьеса «Батум»). Впрочем, это общая судьба всех, кто чувствовал себя в СССР чужим и одновременно должен был там как-то жить и заниматься творчеством.
- Кстати, почему поэт Николай Гумилев, добровольцем отправившийся на фронт во время Первой мировой, не отправился на Дон, чтобы присоединиться к Добровольческой армии?
- Для этого были две причины. Во-первых, летом 1917-го Гумилёв, находясь в составе Русского экспедиционного корпуса во Франции, участвовал в подавлении мятежа русских солдат, и эта роль ему категорически не понравилась, идея войны «своих против своих» близкой ему не была. А во-вторых, после возвращения весной 1918-го в Россию поэт пытался стать практикующим культуртрегером — находясь над схваткой, нести свет всем, кому была и в смутное время дорога культура. Тогда он считал все происходившие в России драмы тяжелыми, но неизбежными издержками произошедшего очищения, и такая позиция была свойственна очень многим, от Блока до того же Горького. Только к 1920 году Гумилёв убедился, что «улучшить» советскую реальность, как-то перебороть, «просветить» ее невозможно, и встал на путь борьбы с ней, которая завершилась трагически.
- Зачем в Россию вернулись Алексей Толстой и Александр Куприн? Бедность?
— Это два разных случая. Алексей Толстой всегда был «барином», для него в жизни очень важны были три вещи — комфорт, уважение и перспективы. До 1923-го Толстой находился в эмиграции, но когда почувствовал (а чутье у него было прекрасное), что его ставка не сыграла, что зарубежье не принесет ему больших денег и почета, он счел нужным вернуться — и в житейском плане, конечно, не прогадал. Можно спорить, насколько его талант расцвел в СССР и что бы он написал в эмиграции, но нельзя отрицать, что «Петр Первый» и «Хождение по мукам» — произведения эпохальные. Возвращение же смертельно больного Куприна — это фактически такая же операция разведки, как и возвращение Горького. Вернуть его в принципе не составило труда, в эмигрантской среде писатель к концу 1930-х разочаровался и сильно тосковал по Родине.
- Тяжело ли было жить в эмиграции русской творческой интеллигенции? На что они жили?
— Опять же смотря кто, смотря где. Те, у кого было имя и связи еще в России, кто осел в богатых странах с сильными и активными русскими диаспорами, у кого было свое жилье, кто удачно женился или вышел замуж, устроились и существовали более-менее сносно: служили в издательствах и редакциях прессы, общественных организациях, получали гранты от благотворительных обществ, печатались. Часто считали каждую копейку, но как-то жили. Те же, кто был без имени, связей и житейской удачи, кто осел в бедных периферийных странах с минимумом русских, были обречены на тяжелую беспросветную работу по любой специальности, на тупиковую жизнь. Многим из тех, кто худо-бедно продержался 1920-30-е, судьбы поломала Вторая мировая. Привести хоть один пример успешной и беззаботной эмигрантской судьбы крайне сложно. Среди творческой интеллигенции таких точно не было. Бедствовал даже Бунин, получивший Нобелевскую премию.
- Что из себя представляли эмигрантские журналы? На какие средства они выпускались?
— Стоит напомнить, что в 1917-22 годах за рубеж были выведены огромные средства — начиная с сумм, висевших на счетах русских посольств и общественных организаций наподобие «Земгора» и заканчивая личными средствами наиболее благополучных представителей русского бизнеса. Они, как правило, и ложились в основу русской эмигрантской прессы. Она была очень разношерстной — от бульварных газет, копировавших формат европейских, до политических и литературных ежемесячников и узкоспециализированных изданий, наподобие журнала русских водителей такси «За рулём». К концу 1920-х некоторые такие издания сумели стать на коммерческие рельсы, например, парижская газета «Последние новости», тираж которой достигал 35 000 экземпляров, или рижский журнал «Для Вас». Но в основном, конечно, это были малотиражные издания, предназначенные своим же. Многие прекращали существование после выхода первых же номеров.
- Каково значение русской творческой эмиграции первой волны? Какой ее вклад в русскую культуру? Он значительнее вклада советских творцов?
— Я бы не сопоставлял творчество русской эмиграции первой волны и советских писателей того же периода — слишком разные вводные. Да, корень у них был один, но слишком разнились условия, в которых пришлось жить и действовать. Хотя было и общее. И те, и другие находились под страшным прессом обстоятельств, хотя и разных. И те, и другие фактически выживали. Наследие русской эмигрантской культуры 1920-30-х и советской культуры тех же лет в принципе вполне сопоставимо по объему и удержалось в культурной памяти последующих поколений примерно в одинаковых пропорциях, причем если речь идет о советском творчестве, то оно чаще относится к разряду «внутренней эмиграции», как тот же Булгаков или Замятин; «полностью советские» произведения свое время не пережили, как и «сугубо эмигрантские». Так что, по большому счету, культуры эмигрантская и советская взаимно дополняют друг друга, составляя единый феномен.
