- Майя, в книге воспоминаний экс-министра информации Елены Никитиной «Вопреки» в рассказе о вас сообщается, что осенью 2014 года вы пришли на службу в ее Министерство информации ДНР и стали, в общем-то, незаменимым человеком. А почему именно в эту структуру? Кстати, расскажите, почему встали на сторону Русской весны и как провели весну-лето 2014 года. Свидетелем каких событий вы были?
— После 1991 и 1993 годов я не особо жаловала политику, хотя в 2004 году моему мужу пришлось просто запереть меня дома на несколько дней, и я «отрубила» все телевизоры и несколько лет разрешала детям смотреть только фильмы на CD, которые покупала сама. Да и потом я вернула только российские каналы, а детей предупредила, что не буду ругать за тройки по украинскому и истории Украины.
Вернувшись домой, я буквально поселилась в Facebook — мне казалось, что именно там сидят люди, которых надо во что бы то ни стало убедить (или переубедить) в надвигающейся катастрофе. Хотя мне и в голову не приходило, что через месяц от Украины останутся нравственные руины, а в апреле бомбы полетят на родной мне Славянск. Февраль я провела между компьютером и телевизором, а 1 марта мы с другом пошли на площадь Ленина…
Весна была невероятно бурная, но мне запомнились только бессонные ночи у компьютера и ощущение абсолютной правильности происходящего за окном. Да еще жаркие споры с некоторыми друзьями и родными. Возле ОГА я бывала не часто — что-то привозили, когда из Zello летели просьбы, мне казалось более важным писать, писать и писать.
С апреля пошли «новости из первых рук» — от нескольких сокурсников из Славянска и Краматорска. Один из них жил в квартире с окнами на Карачун, и в «Зелке» предупреждал о летящих «пакетах» — так называли залпы "Града". Понятное дело, каждое утро, день и вечер я перечисляла обстрелы. Изредка он присылал мне жуткие фотографии развороченных окрестностей, погибших людей, подвалов, и я тоже выдавала их в Сеть.
В конце июня Андрей уехал, и уже из России написал о семье нашей общей знакомой, между прочим, ярой «заединщице», ждавшей укров как освободителей. Так вот, когда они вошли в город и шерстили по домам, увидели у ее сыновей компьютер с той самой «Зелкой», выволокли их во двор и расстреляли на глазах у родителей… Но это был уже июль и, хотя я долго ревела — я вообще много ревела тем летом, хотя вообще-то я крепкая на слезы. Но тут я вдруг поняла, что уже ничему не удивляюсь! Почему-то именно этот момент стал той самой разделительной чертой, после которой я сама, лично я, Майя Пирогова, стала другой. Ни беспредельный ужас Одесской трагедии, после которой стало совершенно ясно, что ЭТИ будут убивать всех, и нас тоже.
Ни страшное 26 мая «на ушах», после которого моя подруга, судмедэксперт, казалось бы, привыкшая к смерти, вообще не могла говорить, только мычала и всхлипывала в трубку. Такого не было даже тогда, когда моя дочь попала под бомбежку на ж\д. Я тогда металась аки тигр в клетке в поисках такси — никто не хотел ехать, а потом приехал мой друг, и мы помчались. Слава Богу, телефон заработал, и мы встретили Машу на подъезде к вокзалу.
- Что было дальше? Вы остались в Донецке?
— В конце июля я осталась одна — родителей и сына я отправила в Москву еще 7 июня, а Марию пристроила к друзьям в Киев, потому что поняла, что больше такого стресса я просто не переживу. Одна, да не совсем — у меня в доме начали появляться беженцы. Кто на день, кто на два, кто на несколько месяцев. Так что, скучать мне не приходилось, хотя я стала безработной.
Работа моя закончилась, кстати, забавно. Я представляла интересы клиентки на судебном заседании, когда в кабинет забежал охранник со словами: «Суд захватили ополченцы», и убежал. Мы с судьей с улыбкой переглянулись — она явно была на нужной стороне, но вы бы видели, что стало с адвокатом противной стороны! Он завизжал как свинья, что его вот сейчас тут же убьют и все такое, и визжал до тех пор, пока к нам на шум не заглянул какой-то паренек. «Бога ради, выведите ЭТО отсюда, только поосторожнее», — попросила я со смехом, и, уверена, судье тоже было смешно.
Так вот, оставшись без работы, я накупила красок и кистей и занялась художественными работами — полностью перекрасив наружные стены дома в светло-бежевый цвет, я принялась рисовать бабочек, ежиков, поляны с цветами, озера с камышами и прочих жучков. Я малевала со смыслом — мне казалось, что так я защищаю свою любимую крепость (у моего дома отдельная занятная история), а если уж пропадать, то лучше ему быть красивым. Честно говоря, рисовать под грохот и дым было странно, но страшно мне не было, честное слово!
К концу августа мой дом стал похож на детский сад, соседи крутили пальцем у виска, зато друзья меня понимали. А мои ежедневные поездки в центр на абсолютно пустой бульвар Пушкина — там еще работала кофейня — не сделали меня затворницей и давали много пищи для Facebook. Я регулярно оказывалась «не там, где надо», но мне потрясающе везло оставаться невредимой. Тогда же мне пришлось дистанционно переместить родителей из Москвы на Украину и съездить к ним с зимними вещами. Два огромных чемодана я бы в автобус не затащила, и друзья нашли мне водителя, которому надо было в Киев за лекарствами. Так я познакомилась с потрясающим человеком, Сергеем Пожидаевым.
- А кто он?
— Президент клуба ретро-автомобилей Сергей Пожидаев весной 2014 года отправил свою семью в Россию, а сам выкатил на центральную площадь в Макеевке свою "четверку" с призывом всем детям города нарисовать на машине пожелание детям Славянска и принести им мягкую игрушку. Собрав, таким образом, полную машину сладостей и всяких мишек, он поехал в уже пылающий город и сотворил чудо — тамошние дети расписали вторую половину машины приветами для макеевчан и получили подарки.
Так повторилось еще раз, а потом Сергей нашел автобус и начал эвакуировать женщин с детьми из Славянска. Много позже я узнала, что в Макеевке их принимала и устраивала Наталья Хрусталева, легендарный главред местной газеты «Макеевский рабочий». Сергей ездил в эти поездки, безусловно, очень опасные, до самого начала июля! И знаете, он поселил во мне некое чувство вины и слово «мало» — я делаю слишком мало, надо больше.
Именно поэтому, вернувшись, я безоговорочно приняла предложение приятельницы, которая пригласила меня в министерство. 20 сентября 2014 года — мой первый рабочий день в роли журналиста, и почти 6 лет я все время жила и работала с этим чувством внутри — мне все время казалось, что я делаю мало.
- Вы, как я понял, на войне стали журналистом. Никитина также пишет о том, что и она, и многие ответственные лица ДНР любили, чтобы именно вы их интервьюировали. Почему?
— Все очень просто — я люблю людей. Я любила их всегда, независимо от возраста, положения, характера или наклонностей. Они мне безумно интересны, каждый — как целая планета, а потому самое увлекательное, много лучше самых умных книг — это спрашивать их и слушать, слушать, интересоваться их историями, узнавать привычки и взгляды. Это не хорошо и не плохо, это просто черта характера, данного от природы.
Да еще, придя в Министерство информации, я влюбилась в профессию журналиста. До войны я иногда писала статьи в разные СМИ, но это было просто хобби, а тут стало осознанной страстью. Из-за предыдущего опыта я могла разговаривать на многие темы, а значит, я могла без труда подготовиться к интервью на широкий круг тем, даже не являясь специалистом в какой-либо определенной узкой области. Но эта деталь — просто облегчение в работе, не более, честно говоря.
Не поверите, я не помню своего первого интервью, это было горячее время — октябрь 2014 года — время выборов главы и Народного совета ДНР, плюс война, и их было очень много, просто конвейер, зато благодаря им я быстро перезнакомилась с огромным количеством людей, в том числе и с первыми лицами Республики.
Потом я назвала это время «неистовым» — мне казалось, что только от нас, журналистов, зависит, будем мы услышаны миром или нас, как многих, затолкают в кровавую яму небытия. И, между прочим, все тогда были такими, все работали на износ. Немногие знают и помнят, как министр информации ДНР Елена Николаевна Никитина работала с не снятыми еще швами на животе после тяжелейшего ранения и рукой на перевязи.
Я хорошо помню свое изумление — как? Как эта женщина еще держится на ногах? А она, как железная, пахала с утра и до поздней ночи, примешивая к сидевшему во мне «мало» постоянный вопрос «А я так смогла бы?».
- Захарченко интервьюировали?
— С Александром Владимировичем Захарченко у меня было всего два больших, обстоятельных интервью, остальные накоротке — пара вопросов или краткие беседы во время мероприятий, прямых линий, встреч с журналистами. Между прочим, именно с него у меня появилась привычка, передавая вопросы спикеру, говорить: «Это только канва, я же не знаю, что вы мне скажете, и разговор может уйти в другую сторону». А история с ним была такая.
Придя на свое первое большое интервью с главой ДНР, я увидела на его столе карты шахты и удивленно спросила: «Вы в этом разбираетесь?» «Да, — ответил Александр Владимирович, — я техникум с отличием закончил и уж в разрезе шахты понимаю отлично». В итоге мои заготовленные вопросы полетели в топку, и мы настолько увлеклись интервью, что проговорили часа два, аж пока не начали шуршать за дверью — там скопилась целая толпа людей.
- А с Денисом Пушилиным интервью делали?
— Интервьюировать Дениса Владимировича мне очень нравится. Во-первых, он хорошо понимал важность нашей журналистской работы и легко шел на контакт, во-вторых, четко и глубоко отвечал на самые разные вопросы, а в-третьих, был терпелив и доброжелателен — журналисты понимают, насколько это важно. И еще немаловажная и редкая деталь — его интервью было всегда легко расшифровывать, просто пиши, как сказал, не мучайся над редактурой, и все.
- А с Моторолой и Гиви?
— С Моторолой я беседовала всего один раз, зато с Гиви мы подружились с первого же интервью. У Миши был яркий, пылкий характер, и весь он был какой-то быстрый, словно спешил жить, не боялся называть вещи своими именами и был очень привязан к своему батальону. Вообще, заметила, это была всеобщая тенденция такая у очень многих — привязанность к городу, людям, Донбассу, к тому новому миру, который мы сами создавали, и это было здорово.
Я хорошо помню два последних больших интервью с Гиви — наутро после гибели Моторолы, когда мы вместе плакали и курили, и долго ни он не мог говорить, ни я.
Он сказал: «Майя, мы еще в 14-м понимали, что мы смертники, и что для укропов каждая наша смерть в радость, а потому и страх на поле боя сменялся яростью, потому и главной задачей было сберечь своих…».
Перед новым, 2017 годом, Миша позвонил мне и предложил приехать на награждение его батальона за Иловайск. Тогда-то и состоялось мое последнее интервью с Гиви. И где-то в моих загашниках до сих пор стоит подаренная им бутылка из-под «Малибу», знала бы будущее, она бы так и стояла нераспечатанная…
- У вас была насыщенная журналистская жизнь за последние 6 лет. Уверен, что у вас есть еще масса интересных и невероятных историй.
— Еще с юности у меня появилась привычка — в особые моменты говорить себе самой мысленно: «Остановись, посмотри вокруг, и запомни этот момент, он уникален, и ЭТО произошло в твоей жизни, такого больше не будет». За последние 6 лет таких событий было намного больше, чем за предыдущие 49, так что выбрать самые интересные из самого интересного сложно.
- Есть какая-то забавная история?
— Конечно. Моя передача «3 минуты на ответ» на донецком телевидении началась забавно. Как-то в 2015 году к нам приехали Николай Стариков и Александр Проханов. Пару дней я безуспешно подкарауливала их для интервью, но они были заняты с утра до поздней ночи, и вот, когда мы с Еленой Николаевной поехали в Снежное, мне позвонили и сообщили, что у меня на них есть ровно час.
Собственно, это была идея Елены Николаевны — встретиться в студии на ТК «Юнион» и поговорить сразу с обоими в формате беседы. Естественно, мне было не по себе — опыта ведущей ни на грош, а потому я попросила ее быть третьим гостем.
Вопросы для передачи писали на обрывке бумаги на коленке прямо по дороге, я потом так и не разобрала до конца свои каракули. Уже перед Донецком встал вопрос, как ограничить по времени ответы гостей, которые, между прочим, могут и увлечься.
«А ты скажи им, что каждому спикеру дано всего три минуты на ответ, и все», — предложила Елена Николаевна. Так мы и поступили. И все получилось настолько удачно, что передаче в июле будет уже 5 лет, и мне до сих пор не надоело, надеюсь, спикерам и зрителям тоже.
- А грустная история?
— Однажды в Донецк приехали матери пленных вэсэушников. У нас в офисе им устроили встречу с матерями наших ополченцев, попавших в плен к укропам. Помню, среди них была одна женщина, чей сын вообще сгинул где-то в тюрьме СБУ, но она надеялась и верила, что он вернется.
Камера работала все три часа, пока мы беседовали, но где-то ко второму часу я вдруг отчетливо поняла, что вэсэушные мамаши безбожно врут, пытаясь выдавить у окружающих слезу рассказами о том, что их сыновья не виноваты, их забрали в армию силой, все сплошь работали поварами или водителями и вообще, «все не так однозначно».
Это был первый и единственный случай в моей журналистской работе, когда я напрочь потеряла интерес к собеседникам. Понимаете? Напрочь! Я вдруг четко уловила проведенную с ними предварительную работу, наставления, так сказать, перед поездкой, и прямо нутром почуяла, как они нас ненавидят и боятся, но главное — они были абсолютно равнодушны к горю матерей, сидящих напротив них.
Почти отвернувшись от украинских «гостей», я переключилась на интервью с нашими мамочками и попыталась задавать вопросы так, чтобы ответы получались как можно более пространными и точными. Мне хотелось, чтобы украинские мамаши услышали все, до единого слова. Не поверите, но они как-то стихли и слушали во все уши, пока я уходила вопросами в самое начало 2014-го.
Когда они ушли, я без экивоков и такта высказала свое мнение нашим ребятам из сопровождения. А на следующий день я узнала, что Александр Владимирович устроил им «экскурсию» на разбомбленную улицу Стратонавтов. Не знаю, как он это сделал, но во время нашей следующей, очень короткой, встречи у этих женщин были совсем другие глаза — в них появилось сомнение и смятение, и это было настоящее чудо.
- Тогда, чтобы не заканчивать интервью на грустной ноте, расскажите какую-то смешную историю.
— Для интервью, малых и больших, в Министерстве информации был кабинет, который использовали и для совещаний, и для переговоров, для начитки и прочих подобных дел. Назывался он громко — «переговорная».
И вот однажды, году в 2017-м, я читаю на каком-то украинском сайте «страшную историю» про то, что в здании таком-то, где находилось наше министерство, есть жуткие подвалы с пыточными камерами. Речь шла именно о нашем здании, ошибки быть не могло, но автор явно не был в курсе, что у нас и подвалов-то нет!
Смеху было много, но главное — в очередной раз стало понятно, как формируются информационные поводы на Украине, как бездарно и лапотно их журналисты подходят к своей работе, и как мизерно мало все же у них настоящих поводов для грязи на Республику.
Безусловно, это вопрос совести — есть она или нет, и готов ли ты писать и говорить всякую чушь за деньги. Знаете, для каждого человека совесть должна стоять на первом месте. Совесть и умение не лгать самому себе. Но для журналиста эти два свойства имеют определяющее значение.
