Немецкие части разогнали Раду, а к власти пришел гетман Скоропадский. Донцов воспринял эту новость с воодушевлением. Скоропадский был выходцем из старинного рода, к тому же опирался на милые сердцу Донцова немецкие и австрийские штыки. В гетмане Донцов видел, ни много ни мало, украинского Бонапарта. Вот как он описывал Скоропадского в своем дневнике:
«На фоне серой стандартности и бесцветности демократическо-социалистического руководства, — Скоропадский был индивидуальностью. Далее, он обладал качествами, которых не хватало деятелям Рады: властолюбием и привычкой командовать. Имел профессию, которая была нужна для правителя Украины: был военным. Наконец, имел политическую отвагу, потому что, становясь гетманом независимой Украины, он уничтожал в себе ту российско-монархическую касту, к которой принадлежал.
То, что он был «царским генералом», — меня не пугало… Я принял гетмана потому, что хотел видеть в нем нашего Бонапарта».
Донцов примкнул в Киеве к УДХП — партии хлеборобов. Именно они формально провозгласили Скоропадского гетманом и считались его политической опорой. Партия придерживалась относительно умеренных и консервативных взглядов, ее главным идеологом и лидером был Вячеслав Липинский, который позднее, уже в эмиграции станет непримиримым противником Донцова и метнет в него немало ядовитых стрел.
У Скоропадского Донцов возглавил Украинское телеграфное агентство и Бюро прессы. Впрочем, только лишь пропагандистской ролью Донцов вовсе не намерен был удовлетвориться. Он стал апологетом идеи «великодержавного украинства», постоянно атакуя Скоропадского требованиями немедленно забрать себе не только Крым, но и Кубань.
На Кубани в тот момент обстановка была весьма непростой. Разгоралась Гражданская война, среди лидеров Кубанской народной республики оформилось два течения: пророссийское и проукраинское, не стоило сбрасывать со счетов и белых с красными.
А вот с Крымом было куда проще, поскольку большевики бежали оттуда при наступлении немцев. Возникла лишь одна загвоздка: немцы пока не планировали передавать Крым гетману.
Донцов же настаивал на активных действиях, вплоть до самых решительных мер. Наиболее действенной он считал полную блокаду Крыма, после которой «крымчаки» сами, как он считал, запросят Украинскую державу принять их к себе. Будучи руководителем Бюро прессы, Донцов периодически размещал свои статьи в разных газетах, отстаивая необходимость немедленного присоединения Крыма и Кубани.
Летом 1918 года к гетману прибыла делегация по мирным переговорам от большевиков, в состав которой входили Раковский и Мануильский. Последний был однокурсником Донцова по петербургскому университету, а кроме того, они общались в эмиграции, причем Мануильский относился к нему с большим уважением и даже полушутя зазывал в большевики при личной встрече.
Главной идеологической идеей Донцова стало празднование годовщины предательского выступления гетмана Мазепы против Петра I. По мнению Донцова, это была важнейшая акция, которую в нынешнее неспокойное время надо всеми силами поддержать на высшем уровне. Ему удалось увлечь этой идеей Скоропадского, который даже уговорил митрополита Киевского Антония (будущего главу Русской православной церкви за границей) обратиться с телеграммой к патриарху Тихону, чтобы тот снял с Мазепы анафему.
Однако в последний момент Скоропадский перетрусил, в итоге манифестация превратилась в дело самых убежденных радикалов и самостийников. Никто из гетманских министров на памятные мероприятия не явился, как и высшее духовенство.
Впрочем, "роман" Донцова с гетманом был недолгим.
Осенью 1918 года Скоропадский понял, что дело идет к поражению немцев, и решил, что называется, соскочить на перекладных. Поскольку за полгода правления ему так и не удалось заручиться поддержкой большинства «самостийников», Скоропадский решил привлечь на свою сторону русское население. Тем более, что в Киеве тогда было много бежавших из России офицеров.
Донцова это весьма сильно беспокоило. Вместе с группой украинских радикалов он пытался повлиять на гетмана и склонить его к более националистической политике. Понимая, что гетман посматривает в сторону русских, они приложили все усилия, чтобы переубедить его. Донцов несколько раз передавал гетману меморандумы, в которых призывал сделать три вещи.
Во-первых, изгнать из Кабинета министров и окрестностей всех москвофилов и заменить их сознательными украинцами. Во-вторых, активизировать создание украинской казачьей армии. В-третьих, провести умеренную аграрную реформу. Главным организатором москвофильской интриги против Скоропадского Донцов и компания считали заместителя министра иностранных дел Александра Палтова.
Однако Скоропадский склонялся к маневру в сторону Антанты. Теперь его идеей было провозгласить себя освободителем Украины-России от большевизма. Гетман понимал, что в одиночку его страна не сможет противостоять ни белым, ни красным, кто бы не победил. Немцы исчерпали себя и теперь требуются новые союзники.
Донцов же пытался организовать «мобилизацию министров-украинцев», чтобы ультимативно вынудить гетмана изменить русофильскую политику.
Скоропадский начал демонстративно симпатизировать русским, вплоть до публичного провозглашения федерации Украинской державы с будущей антибольшевистской Россией.
Впрочем, декларация эта была явно не к месту. Издай он ее весной 1918 года, возможно к осени у него было бы немало лояльных вооруженных сил. Но издав ее на краю гибели своего марионеточного государства, он не успел заручиться поддержкой русских и русофилов, зато окончательно рассорился с украинофилами и самостийниками.
Донцов демонстративно разорвал отношения с гетманом и поместил в одной из газет статью с разгромом новой политики Скоропадского.
Вскоре вспыхнуло антигетманское восстание и к власти пришла Директория, стоявшая преимущественно на левой платформе. Порвавший с социалистами еще до приезда на Украину Донцов не желал иметь с ними ничего общего, хотя в целом относился к Петлюре неплохо, в отличие от Винниченко.
Однако с лидером сечевиков Коновальцом Донцов дружил еще с далеких довоенных времен. Собственно, Коновалец и увлекся политикой и национализмом именно под влиянием Донцова.
Благодаря его вмешательству Донцов получил при Директории пост руководителя отдела печати представительства УНР в Швейцарии. Это был своеобразный компромисс. С одной стороны, он покидал полевевшую Украину, с другой, делал это на выгодных началах. Уезжал не в никуда, а на припасенное для него место, что было неплохим подспорьем для эмигранта.
Больше в Киев Донцов никогда не возвращался. А в начале 20-х годов началась его очередная политическая трансформация.
Начав свою деятельность как социалист, Донцов вернулся в революционный Киев уже в качестве консерватора. Однако, покидая Киев, он разочаровался и в былом консерватизме. Когда в начале 20-х годов Липинский предложил ему участие в эмигрантском движении хлеборобов, Донцов наотрез отказался и вдобавок разругался с ним по «русскому вопросу».
Липинский считал русских, украинцев и белорусов ветвями одного народа, тогда как Донцов утверждал, что москали — это иные дух, нация и чуть ли не раса, тогда как украинцы всегда исторически были частью Западной Европы.
Последнюю попытку присоединиться к сторонней политической силе Донцов предпринял в эмиграции в начале 20-х годов, когда вошел в состав карликовой Украинской партии национальной работы, которая придерживалась радикально антирусских и антипольских взглядов.
Возглавил ее бывший киевский юрист и будущий активист мельниковской фракции ОУН Самуил Пидгирский. В руководящие органы движения также вошел один из будущих создателей дивизии СС "Галичина" Дмитрий Палиев.
Партия просуществовала чуть больше года, после чего объединилась с рядом других мелких движений, став частью УНДО — самой влиятельной украинской партии в Польше.
К ней Донцов уже не примыкал. До конца своих дней он будет держаться особняком от всех посторонних политических партий и движений, формулируя свою идеологию. Причины расхождения со всеми политическими силами Донцов сформулировал весьма ясно и недвусмысленно:
«Участвуя в украинском революционном движении, я научился понимать его как антирусское вообще, а не только антирежимное. Но мои сопартийцы понимали его только в последнем смысле….
Наш спор с Москвой должен идти не под лозунгом компромисса, а под словами Хмельницкого: «Пусть одна стена о другую ударится, одна упадет, другая останется».
Хмельничину должна возглавить каста новых людей. Демагоги окрестят эту новую аристократию новым классом эксплуататоров. Нет! Это будут люди, которые отвергают во имя высшей цели все, что дорого «маленькому человеку»: выгоды, спокойствие, идиллию, безопасность, карьеру, денежки, теплый домашний угол и достаток, забавы и наслаждения желудка и секса.
Это — пророки, аскеты, вожди и воители. Это те аристократы, которые создали когда-то Орден Запорожский. Это — создатели новых вер, наций, государств, истории….
Они должны быть воодушевлены не мелкими идейками гибнущего мира («прогресс», «настоящая демократия», «настоящий социализм»), а той нашей древней магией, которая одна лишь сломит темную, шаманскую мистику господства красной или белой московской орды, которая даст окончательную победу Киеву над Москвой».
Все существовавшие на тот момент политические течения неизменно разочаровывали Донцова своим «москвофильством».
Но в украинских провинциях Польши при непосредственном участии друга и почитателя Донцова Евгения Коновальца уже начинала созревать новая политическая стихия, столь же бескомпромиссная и радикальная, как и сам Донцов.
