Полюбовное вторжение
До 1831 года литовские и белорусские земли в официальных документах назывались как «польские губернии», что очень много нам говорит о том, как в Петербурге подходили к вопросу об управлении краем — уровень терпения по отношению к поляками был довольно высоким (то есть по настоящему масштабной русификации тогда еще не проводилось).
Причина этого, однако, таится в очень лояльном отношении к русской монархии со стороны ряда крупнейших землевладельцев региона вроде Франциска Ксаверия Браницкого, которые приветствовали вторжение России, преследуя свои интересы. Польша тогда находилась в не лучшем состоянии и постоянно страдала от восстаний и потрясений, что было не в интересах самых крупных землевладельцев, заинтересованных в бесперебойном экспорте зерна. Но крупные помещики это меньшинство, «1% от 1%». А что же с остальной шляхтой?
Земли Восточной Белоруссии, полученные Россией, были не так обширны и густонаселены, как губернии Правобережной Украины (которые Россия присоединила через 23 года), поэтому в управлении новыми землями Петербург позволил себе поэкспериментировать c социальной структурой общества.
Отличительной чертой Речи Посполитой был невероятно высокий (10-15% от общего населения) процент аристократии среди населения (сильно больше обычных для Европы 2-3%). Конкретно в восточных кресах даже безземельная шляхта находилась фактически в положении «расы господ» относительно забитой и нищей крестьянской массы.
Русские власти начали с переписи и регистрации шляхты — всякий принадлежавший к этому сословию был обязан предоставить весомые документальные доказательства наличия дворянства, что было практически невозможно. Речь Посполитая никогда не отличалась высоким уровнем развития бюрократии, и поэтому записи о дворянстве у многих шляхтичей отсутствовали в принципе.
Вполне типичной историей обретения дворянства было «родоначальник в 1640-х назвался шляхтичем, и этого оказалось достаточно». И это ситуации в Варшаве и Кракове — относительно развитых городах.
В случае же фактически «дикого востока» Белоруссии и Украины шляхтичем мог назваться любой польский холоп, добежавший до этих земель. К слову, в 1795-м году (т.е. после десятилетий деклассирования шляхты) во многих белорусских и литовских регионах процент шляхты был очень высок: в Гродненской губернии шляхта составляла 6.2% населения (а в Белостокском уезда вообще запредельные 30%).
Поэтому с самого 1772 года русские чиновники начали процесс переписи шляхты и лишения шляхетского достоинства тех, кто не мог предоставить реальные доказательства принадлежности своего рода к этому сословию.
Дружественное поглощение
Процесс ускорился в 1785 году с появление манифеста «О вольности дворянства», который зацементировал отношения между аристократией империи и монархом: первые гарантировали лояльность и служение престолу, который, в свою очередь, гарантировал соблюдение их прав и привилегий.
В этом плане вопрос сокращения шляхты можно поставить несколько иначе.
Польская шляхта была очень многочисленной, а после присоединения оставшейся части Речи Посполитой её численность внутри России стала уже нереально высокой. Гарантировать права всем её представителям означало размыть уже существующий порядок за счёт инородцев, которые, прямо скажем, не отличались большой лояльностью: при любых раскладах «аристократическая республика» Речи Посполитой по количеству прав и привилегий для большинства шляхтичей была более предпочтительным вариантом, нежели Российская империя.
Поэтому количество шляхты настоятельно требовалось сократить. Собственно, уже в 1789 году чиншевую шляхту Белоруссии и Литвы (самый бедный и многочисленный сегмент шляхетского сословия) записали в податное население и обложили налогами. Конечно, там было много недовольных — огромное количество шляхтичей Литвы и Белоруссии присоединились к армии Наполеона в 1812 году, но это была обычная история для поляков и в «экваториальной» Польше.
При Павле I и Аракчееве белорусскую шляхту пытались пристроить к делу, и огромную популярность среди чиновников получила идея создавать военные поселения из шляхты в этих краях.
Историками обычно эффект от них оценивается отрицательно, но в контексте тогдашних обстоятельств это имело смысл: чиновников было очень мало, и польские помещики фактически контролировали жизнь большей части населения, проживавшей в закрытых деревнях. Создание военных поселений тут и там разрушало эту замкнутость и усиливало присутствие «федерального центра» в этих краях, что проторило путь для русского чиновнического аппарата, который пришел позднее.
Параллельно со всеми этими мерами сразу после аннексии при Екатерине II суды и делопроизводство на белорусских землях перевели на русский язык, что значительно повлияло на процесс русификации городских центров.
Этот процесс, кстати, не встретил серьезного сопротивления шляхты и не вызвал волнений. Причина не очевидна: городская среда этих регионов была развита слабо (большая часть вопросов решалась в сельской местности, где польская шляхта заменяла чиновников), поэтому на тот момент подспудная русификация городов не так сильно бросалась в глаза шляхте.
Интеллектуальный класс и интеллигенция в этих губерниях были, и они были весьма многочисленны и влиятельны, но в целом вес городской жизни был невелик даже в сравнении с реалиями Правобережной Украины.
Поэтому русские относительно легко и малой кровью «захватили командные высоты» в городских центрах. В результате к моменту начала более интенсивной урбанизации в городах Белоруссии сформировалась среда, уже вполне лояльная русскому государству.
***
В истории с приобретением Белоруссии и управлением ею мы видим те же самые правительственные меры, которые после 2-го и 3-го разделов Речи Посполитой применялись на Правобережной Украине.
Однако в Белоруссии русские власти вели себя более смело, потому что населения там было меньше и боязнь гипотетического социального взрыва не перевешивала плюсов от русификации. Русские власти смело ломали сложившиеся польско-литовские порядки об колено.
В ретроспективе можно сказать, что это оправдало себя — степень русификации Белоруссии сегодня, даже спустя почти 100 лет коренизации при большевиках и их наследниках, очень высока и даже выше, чем на Украине.
Более того, если на Украине местный национализм еще и до Майдана имел поддержку среди не самых последних людей, то в Белоруссии языковое и культурное «змагарство» сегодня это удел маргинальных представителей общества.
