Понятие «выбора» у гражданина в какой-то момент стало ассоциироваться с неким долгом, который можно отдать, а можно и вовсе не ходить голосовать, заняться своими домашними делами. Маленькому человеку стало казаться (и небезосновательно), что выбор уже сделан не им, а кем-то другим, что всё решится и без его единственного голоса, что голосом этим нельзя ни на что повлиять.
В 2012 году я работала наблюдателем на парламентских выборах. Начальник нашего избирательного участка мог не слишком переживать о явке, так как в списках было большое количество студентов медицинского университета, проживающих в общежитии, которым деканы строго приказали явиться, а потом уже заниматься своими делами. Но явка по участку всё равно не превысила 60 процентов. Конечно, была продумана и схема голосования на дому для тех, кто по состоянию здоровья не мог прийти. Работа велась заранее, рассылались приглашения на выборы, по телефону разъясняли местоположение участков, объясняли, как добраться.
Было ли всё это в мае 2014 года? Нет! Старый украинский тезис о том, что надо работать с электоратом, чтобы обеспечить явку, утратил свою актуальность. В мае 2014 года не нужны были ни буфет, ни оркестр, ни подарки, ни угрозы начальства. Люди просто выходили на улицу и шли искать свои участки, не все из которых были на прежних местах. Нам тогда никто не рассылал приглашения, просто повесили объявления о референдуме.
Политическая инфантильность, которой 23 года до этого был болен Донецк, куда-то улетучилась, огромная толпа двигалась по городу, рядом с участками образовывались длинные очереди, в которых не было ни раздражённых, ни озлобленных, как это часто бывает при столпотворениях. Эти очереди протяжённостью походили на очереди за хлебом, запечатлённые на старых фото из блокадного Ленинграда. До 11 мая я и предположить не могла, что «улица» Донецка может так реагировать, так противостоять, быть такой окрылённой и несгибаемой. Я не поверила своим глазам, когда увидела на улице своего ковыляющего на костылях соседа. В 2012 году ему домой привозили урну, в 2014 году он с огромным трудом преодолевал расстояние до участка, чтобы расписаться в любви к родному городу, чтобы отстоять своё право на выбор.
Красивые люди в нарядных одеждах стояли и безропотно ждали, когда настанет их черёд, выдадут бюллетень и можно будет отдать свой голос. Многие даже не заходили в кабинки, ставили отметку прилюдно, демонстрируя свой выбор. Это был единый порыв, в котором впервые в новейшей истории Украины маленький человек с помощью своего голоса хотел решать свою судьбу. И решил. И даже если кто-то в тот день и думал, что не пойдёт на Референдум, стоило ему выглянуть в окно и увидеть нарядную толпу, как тут же хотелось быть внутри нее. Это был очень гордый день, и это был Донецк, которым я не могу не гордиться, — Донецк в мае 2014 года.
В том референдуме не было ненависти, как приписывают нам украинские СМИ, а была только любовь к своей земле, очень высокая патриотическая нота, высота, которую неожиданно для себя взял шахтёрский город Донецк. Это был референдум надежды!
Я люблю этот город —
обетованную степь,
на лице его порох,
он видел воочию смерть.
Он безумен, как шляпник,
разливший нечаянно ртуть.
Этот город внезапен,
но мне не в чем его упрекнуть.
Он стоит на границе —
силы света и силы тьмы.
Он немножечко рыцарь,
его горы — всего-то холмы.
Его вены, усталые вены —
потемневший асфальт дорог.
Его все обвиняют в измене,
сочиняют ему некролог.
Я люблю его, как ребёнка,
не болеет ли, не озяб?
Как же тонко в нём всё, так тонко,
но об этом сейчас нельзя.
Впрочем, в тонкости тоже сила,
тоже правда и благодать.
Я заранье его простила,
если будет за что прощать.
