Европа продолжает восхищаться тем, кого она считает русскими гениями, а потому позволяет России функционировать в ее нынешнем звероподобном формате. Поэтому, считает Андрухович, довольно сложно назвать точные сроки окончательного распада российского государства.
Сложно обойтись без замечательной цитаты: ««Окончательно — аж тогда, когда демократический западный мир перестанет верить в Достоевского. Это такая, конечно, метафора, но вы даже не представляете, насколько это — российское классическое культурное наследие — весомый фактор продвижения Россией своих интересов на международной арене. Если бы миллионы людей на земле не обожали Толстого, Чайковского, того же Достоевского, Чехова, Булгакова, Шостаковича, то от России уже бы давно совместными усилиями избавились, словно гигантской опухоли на теле человечества».
Писатель точно знает, что Россия неуклонно движется к пропасти, однако ожидать того, что она опрокинется в нее в ближайшее время, больших оснований нет, поскольку любовь европейцев к ее культурным артефактам, к великому сожалению, формирует нечто вроде защитного зонтика для этого монстра: «То есть у России огромный запас прочности благодаря защитной гуманитарно-культурной оболочке из всех тех ее гениев. Не знаю, сколько еще нужно поколений, чтобы на Западе, наконец, прозрели и увидели упомянутого Федора Михайловича таким, какой он есть в действительности, — то есть местами довольно посредственным беллетристом и одновременно реакционным, очень опасным мыслителем. Так что с этой стороны хороших новостей ждать не приходится».
Очевидно, что писатель Юрий Андрухович вполне может считать Достоевского посредственностью, равно, как и Толстого, Чайковского, Чехова, Булгакова и Шостаковича, на что он, кажется, намекает. В конце концов, как известно, Лев Толстой считал Шекспира дешевым графоманом. Дело на самом деле не в конкретных вкусовых пристрастиях украинского литератора, а в том, что он в принципе неверно представляет себе природу российско-европейских связей.
Творчество перечисленных им отнюдь не является для Запада внешним объектом, предметом обожания с некоторого расстояния. Достоевский, Толстой, Чехов, Шостакович уже давно «присвоены» европейской — и не только — культурой, их произведения стали неотъемлемой частью, наследием мировой культуры, существенно преобразив ее. Следы этого влияния можно обнаружить повсюду. Например, психологический портрет современного человека в западной литературе сегодня невозможен без учета тех прозрений человеческого характера, психологии, которые присущи творчеству Достоевского. Тот надрыв, изъян, который он обнаружил в самых обычных людях, изменил писательский взгляд на человеческие отношения в английской, французской, американской, немецкой, чешской, японской и прочих литературах, придал этому взгляду трагизм и глубину.
То же самое можно сказать о Толстом, Чехове, русских в поэзии, музыке, балете, художественной школе и так далее. Культурная ткань Европы и России находится в постоянном живом взаимодействии, непрекращающемся диалоге. Поэтому Андруховичу, который желает, чтобы Украина стала частью европейского пространства, стоит смириться с тем, что, попав в Европу, он будет на каждом углу сталкиваться с русским влиянием, с колоссальным количеством аллюзий на русскую культуру, заимствований из нее, даже отталкиваний и отрицаний — и это тоже свидетельство теснейшей и неразрывной связи. В основе европейского способа мыслить, любить, проклинать, верить лежат не только Шекспир, Диккенс или Ибсен. Там абсолютно на равных присутствуют и Чехов с Достоевским. И изменить этот прискорбный факт никому не удастся. Не стоит даже пробовать в силу неизвлекаемости русского культурного феномена из европейского нарратива.
Я скажу даже больше. Украинская культура тоже является своего рода результатом «присвоения» русской — ее смыслов, догадок, открытий, сомнений. Расчленить украинское и русское, отделить одно от другого — тоже задача невыполнимая, поскольку никто не сможет точно определить границы, где проходит водораздел, определить соотношение частей и объемов. Это тоже уже очень давно единый культурный организм, как бы ни отрицали это националисты.
Единственное, что можно сделать — это искусственно выделить украинский субстрат и попытаться развивать его исключительно на основе украинского языка и очень узкой и слабой базе фольклора, связанной с представлением о благодатной традиции сельского существования. Но это точно — не путь писателя Юрия Андруховича, чьи книги под названием «Лексикон интимных мест» или «Перверзия» претендуют на право считаться частью общеевропейского дискурса.
Кроме русской литературы, музыки и живописи, есть еще колоссальная научная традиция и школа, также являющаяся одним из столпов книжного знания. Изгоняя из образования русский язык, Украина лишает себя возможности включать в свое миропонимание исследования античности, средневековья, истории мировых культур, колоссального объема гуманитарных исследований в самых разных областях. Украинским гуманитариям и интеллектуалам будущих поколений придется формировать свои представления о мире, опираясь на труды Степана Андреевича Бандеры или Николая Ивановича Михновского. Насколько широким в результате окажется диапазон их мышления и миропонимания, это большой и отнюдь не безответный вопрос.
