Киев ассоциируется с холодом, а Украина — с суровой зимой. По крайней мере именно такой стереотип сложился в Португалии. Когда кто-то думает об Украине, в воображение рисуются белоснежные пейзажи, снег и лед, шарфы и перчатки, торопливые прохожие в зимних пальто, хлесткий ветер, бьющий в лицо. Да, это правда, мне уже доводилось оказываться в подобной ситуации, когда пару лет назад я приезжал на Новый год в Одессу и застал сильнейший снегопад. Однако сейчас на дворе — август. И в это время года на Украине может быть жарче, чем в самую знойную летнюю пору в Португалии. В течение последних нескольких недель столбик термометра не раз поднимался до 35 градусов. В таких погодных условиях, живя в зеленом городском районе у реки, я легко могу представить себе, что нахожусь где-нибудь в Амазонии или на северо-востоке Бразилии.
Меня сопровождает человек, который вырос и долго жил в этом месте — в городе на берегу Днепра, у самого широкой части реки (где расстояние между двумя берегами достигает 17 километров, это настоящее море). В это время года на фоне ясного летнего неба особенно красиво выделяются обрамляющие речной пейзаж березы — наиболее распространенная в этом регионе лиственная порода.
Город, который расположен на равнинном правом берегу реки, испещренной небольшими островками и полуостровами, привлекает в первую очередь рыбаков и купальщиков. Дорога, ведущая в Киев (примерно в 200 километрах), находится в довольно запущенном состоянии — за последние несколько лет, что я здесь бываю, ничего не не изменилось. Помимо того что шоссе само по себе довольное узкое, вечные колдобины и отсутствие разметки превращают любую поездку на автобусе или машине (в данном случае речь идет о небольшом фургоне) в рискованное приключение. На мосту, соединяющем два берега, ведутся ремонтные работы, равно как и на главном городском проспекте, бульваре Тараса Шевченко, который является одним из символов города и благодаря обширной прогулочной зоне получил у местных жителей прозвище «Елисейские поля».
Хотя население города составляет примерно 300 тысяч человек, неразвитость инфраструктуры очевидна. Гуляя пешком по городу, мы порой оказывались в таких его уголках, которые напоминали мне провинциальные города в бразильской глуши или же тропы, по которым я мальчишкой путешествовал по Алентежу в 60-е годы. Моя спутница показала мне яму, куда однажды, еще школьницей, упала и поцарапала колено, — это произошло около 45 лет назад, то есть в самый разгар советской эпохи. Та же яма, те же камни! Создается впечатление, что постоянство физического пространства все время бросает вызов памяти. Памяти, которая сегодня обретает еще большую ясность в контексте, подобном этому, где передо мной оживают призраки советского времени: будь то в конторах, в государственной больнице, в долгих очередях в госучреждения, в старых автобусах, где по-прежнему ходят ревизоры (!), на плохо освещенных улицах, наконец, в гостях у простых людей, которые хранят в семейных альбомах свои черно-белые сокровища и с большой охотой позволяют мне в них покопаться. К тому же на некоторых зданиях все еще можно увидеть повреждения времен Второй мировой войны, доказательства того, что время может течь не только вперед, но и назад.
Ведь перед нами страна, которая более 60 лет находилась во власти тоталитарного режима и настрадалась в эпоху сталинизма — кульминацией чего стал Голодомор, между 1930 и 1931 годом унесший жизни более пяти миллионов крестьян — преступление, сопоставимое с Холокостом — страна, которая недавно пережила вторжение России, занявшей часть ее территории и сегодня подогревающей войну, жертвами которой с начала 2014 года пало десять тысяч человек (не считая российской стороны), страна, которая борется с давними и новыми трудностями, начиная с коррупции и организованной преступности (внутренней и внешней) и заканчивая нынешним финансовым кризисом и зависимостью от международных кредиторов. Кроме того, не стоит сбрасывать со счетов давление и шантаж — методы, которыми активно пользуется Путин, чтобы еще больше раскачать украинскую экономику и ослабить государственные институты, где и без того правят подковерные интриги и преследуются сомнительные интересы. Украинские политики уже давно дискредитировали себя в глазах большинства граждан — серьезных и спокойных людей, какие в целом составляют украинский народ, хотя многие госслужащие все еще не избавились от высокомерия, унаследованного с советских времен. О «политике» мало кто хочет слышать — не то что говорить. Бывшие участники оранжевой революции, молодежь, активисты или сочувствующие майданским протестам, похоже, окончательно разочаровались в политике.
Одно за другим поколения украинцев уезжают за границу, старики получают от государства 80-100 евро пенсии, если вообще что-то получают. Те, кто помоложе и остался в стране, работают преимущественно в магазинах, сфере обслуживания и в коммерческих предприятиях. Есть люди, рыскающие по помойкам. При этом процветает параллельная экономика, о чем можно судить по рынкам в центре города и придорожным развалам. Так, здесь можно купить мясо цыпленка без каких бы то ни было заморочек насчет качества продукции или европейских «директив», которые запрещают употребление натуральных продуктов (без соответствующей сертификации). Вот по крайней мере одно из преимуществ нахождения за пределами ЕС. Социальное неравенство не может не бросаться в глаза и особенно заметно по тому, какой транспорт циркулирует по городу: с одной стороны это безнадежно устаревшие автобусы и многочисленные «запорожцы» образца 1970-х годов, а с другой — современные внедорожники (на днях видел здесь даже последнюю Tesla Model 3).
Всякий раз, когда в повседневной жизни мне приходится сталкиваться с этими контрастами, которые по сути являются отражением нынешних расколов и исторических возвращений, на память приходят другие парадоксы. Помню, как в 1990-е годы, проводя исследование в секторе обувной промышленности (в Сан-Жоау-да-Мадейра), я заметил, что на обувной фабрике, где мне несколько месяцев довелось работать, единственным делегатом профсоюза (а его в то время возглавлял крайне левый активист) была сотрудница, мало интегрированная в рабочий коллектив, зато пылкая верующая, усердно совершавшая паломничество в Фатиму и по разным причинам подвергавшаяся маргинализации со стороны коллег. Она была одновременно активистом коллектива и практикующим католиком, что в контексте профсоюза с его крайне левыми тенденциями стало для меня удивительным открытием. Посмотрев на некоторых персонажей в этом украинском городе, я начинаю видеть здесь ряд параллелей. Так, моя хозяйка, которая когда-то была активной комсомолкой и выросла в то время, когда в университетах среди прочих подобных дисциплин преподавался «научный марксизм», после обретения страной независимости со всем пылом и рвением отдалась религии, став усердной прихожанкой местной православной церкви.
Я отнюдь не хочу ставить под сомнение право выбора каждого человека, потому что в этом случае религиозная практика является служением Богу и ратует за взаимную помощь и солидарность, которые кажутся гораздо более последовательными и гуманистическими, нежели старая советская институциональная доктрина. Но когда находишься на территории страны (бывшей советской республики), которая приказала разрушить церкви потому, что они были «опиумом для народа», любопытно наблюдать, насколько устойчивее оказываются религия и вера по сравнению с официальной доктриной, на протяжении многих десятилетий навязываемой людям силой.
А район, в котором я жил, хоть и пребывает в запустении, называется Новая Мытница, потому что в прошлом нередко затоплялся водами реки.
Погода по-прежнему жаркая, и Днепр зовет нас к своим берегам. Но несмотря на красочный горизонт этой огромной речной бухты признаюсь, что предпочитаю скользкие зимние прогулки на белом фоне среди заснеженных сосен по улицам Черкасс или даже катания по днепровскому льду. Почему? Возможно, потому, что такой ландшафт лучше всего соответствует стереотипу.
Элизиу Эштанке (Elísio Estanque)
Перевод: ИноСМИ
