После победы Дональда Трампа в США голландское телевидение выпустило пародийную рекламу Нидерландов, где, используя интонации и любимые словечки нового президента, призывали его сделать the Netherlands second, раз уж Америка неизбежно будет first. За несколько недель до парламентских выборов голландские журналисты уже не смеялись — напротив, многие опасались, что Нидерланды действительно станут вторыми после США, когда выборы выиграет «голландский Трамп» Герт Вилдерс и его Партия свободы.
Его программа нетипична для многочисленных европейских партий с подобным названием: резкое сокращение иммиграции; меры по принудительной ассимиляции; защита «традиционных» меньшинств — евреев и гомосексуалистов, угрозу которым он тоже видит прежде всего в мигрантах с Востока; пересмотр отношений с Евросоюзом вплоть до Nexit — выхода из него.
Выиграй Вилдерс выборы, из этого получился бы подходящий пролог для большого европейского политического года с кульминацией в виде президентских выборов во Франции с Марин Ле Пен в главной роли и развязкой в Берлине, где Ангела Меркель осенью попытается не отдать ни пяди родных парламентских кресел «Альтернативе для Германии».
Но в итоге вторыми стали не Нидерланды, а соратники Вилдерса, которые получили в Палате представителей 20 мест из 150. У победивших либералов, Народной партии за свободу и демократию, — 33 места. В спину «Свободе» дышат консерваторы из Христианско-демократического призыва (19 мест) и левые либералы из партии Демократы-66 (те же 19 мест). По 14 мест получат социалисты и Зеленые левые — это их успех, а не Вилдерса, стал главной сенсацией голландских выборов.
Сразу после подсчета голосов стали ясны две вещи. Что проблема непосредственно Вилдерса на сегодняшний день успешно решена. И что угроза для привычного западного политического ландшафта, которую Вилдерс олицетворяет, никуда не делась.
Победа дискурса
Респектабельные западные медиа празднуют общеевропейский триумф. Сам Вилдерс в твиттере — а куда же без него любому «дженерику» Трампа — признал: результат далек от тех 30 мест, на которые рассчитывала его партия. Лидер победивших либералов, действующий премьер Марк Рютте заявил, что Нидерландцы сказали уверенное «нет» популизму и ксенофобии. Газеты склоняют премьерскую фразу на все лады и невзначай приписывают это «нет» сразу всем европейцам.
Оптимизм им внушает не только итоговый результат, но и феноменальная явка: на избирательные участки пришло более 80% голландцев — рекорд с 1981 года. Это развеивает расхожее представление о том, что основу поддержки новых популистов составляет «молчаливое большинство», которое давно разочаровано в традиционных политиках и годами ждало, когда же появятся наконец Трампы, Вилдерсы и Ле Пены, представляющие их реальные интересы.
Напротив, считают западные аналитики, своим успехом популисты обязаны «крикливому меньшинству», которое в какой-то момент оказалось более собранным и организованным, чем расслабленная, благодушная и сонная обывательская масса. Стоило облить обывателей холодным душем брекзита и Трампа, как они засуетились и вспомнили наконец о гражданском долге.
При ближайшем рассмотрении в этой конструкции, правда, обнаруживаются некоторые сбои. Общество, вроде как выступившее единым фронтом против правопопулистской угрозы, тем не менее обеспечило партии Вилдерса трехпроцентный рост поддержки по сравнению с выборами пятилетней давности. В то время как победившие либералы, напротив, потеряли поддержку почти пяти процентов избирателей.
Но на этот случай есть другой медийный герой этой кампании — тридцатилетний лидер партии Зеленых левых Йессе Клавер, которого сторонники именуют не иначе как Исайя — в смысле пророк. Под его руководством партия добилась рекордных в своей истории 9% голосов и теперь имеет неплохие шансы войти в новую правящую коалицию.
Клавер на три четверти потомок эмигрантов: его бабушка и дедушка по отцовской линии — марокканцы, мамина родня наполовину голландского, наполовину индонезийского происхождения. Когда Вилдерс в своей кампании обрушивался на мигрантов из Магриба, Клавер не скрывал, что воспринимает это на свой счет, и реагировал, сочетая сарказм и жесткость. И уже Вилдерсу приходилось защищаться, пытаясь сохранить хрупкий имиджевый баланс правдоруба, но не экстремиста.
Ко всем прочим своим достоинствам Клавер еще и внешне напоминает канадского премьера Джастина Трюдо. А большего для того, чтобы стать главной альтернативной звездой кампании, лидеру зеленых было и не нужно. Его успех — второй любимый сюжет западных СМИ и их главный положительный месседж: смотрите, у нас есть кем заменить старое поколение элиты, не справившееся с Вилдерсом в зародыше. Хотя, заметим в скобках, главному представителю «стариков», премьеру Рютте, только что исполнилось пятьдесят.
Внести дисгармонию в эту буколическую картину триумфа народной воли пытаются немногочисленные скептики, которые, проходя по полю боя, усердно собирают предвыборные тревожные наблюдения и именно их преподносят как результат куда более важный, чем финальный счет на табло.
Главный из этих страхов — что популистская риторика вошла в плоть голландской политики и разъедает традиционные партии изнутри. Христианские демократы, к примеру, требуют запретить финансирование мечетей и исламских организаций из иностранных источников, что на практике может лишить те всяких средств к существованию. Другие партии высказывали даже идею лишать нидерландского гражданства лиц, состоящих в террористических группировках, что нарушило бы базовые права человека.
Так, мол, Вилдерс победил, даже не приходя к власти. В случае Нидерландов особенно хорошо видно, что это победа дискурса, а не политического движения, которое с ним ассоциируется и пытается оседлать. За правых популистов все еще в основном голосуют из чувства протеста, а не по принципу «почему бы и нет». Проблема в том, что протест нарастает.
Единственный вопрос
Нынешнее торжество голландской демократии, скорее всего, было бы невозможно без турецкого лидера Эрдогана. Не назначь он на 16 марта референдум по очередному укреплению собственной власти и не случись на этом фоне очередного обострения отношений, никогда бы Марк Рютте не смог так веско заявить в ходе теледебатов с Гертом Вилдерсом, что, пока тот постит твиты, он занимается реальными делами. Под таковыми премьер-министр подразумевал запрет на въезд двум турецким министрам, которые намеревались вести агитацию в пользу Эрдогана среди членов местной турецкоязычной общины.
Тем самым либеральное государство как бы показало свою способность отстаивать суверенитет страны и даже одергивать исламистов без назойливых советов полуфанатичных поборников-националистов. И, соответственно, убавило число желающих проголосовать за Партию свободы, рейтинги которой стали неумолимо снижаться как раз в последние дни перед выборами.
Но это история не только про значимость для избирательной кампании последнего, финального момента. Это одновременно и свидетельство того, что, выбирая, за кого отдать голос, избиратель все больше напоминает посетителя кинотеатра, который ищет фильм поувлекательнее. Пока ему предстояло сделать выбор между лощеным бюрократом и едким критиком, он склонялся ко второму. Но когда бюрократ вдруг оказался сильным лидером, маятник тут же качнулся в другую сторону: известный эффект «сплочения вокруг флага», поданный по законам шоу, обретает новую жизнь.
Тем же самым объясняется и вышеупомянутый феномен Клавера: придумать байопик лучше было бы трудно. Этим же объясняется и внезапно возникшая угроза новому сроку Ангелы Меркель: стоило оппозиционным социал-демократам выдвинуть хотя бы относительно новую фигуру — председателя Европарламента Мартина Шульца, — как рейтинг партии немедленно скакнул на десять процентов вверх. Современные западные люди ждут от выборов не изменений жизни, они ждут хотя бы шоу.
Но не менее важно и то, что эта общая мировая тенденция всякий раз преломляется по-своему под действием национальной политической культуры. Пугавшие бешеным ростом популярности Вилдерса и Партии свободы забывали упомянуть, что на выборах 2010 года она хоть и заняла только третье место, но набрала 15%, то есть на два процента больше, чем сейчас. А в 2002 году правопопулистскую группу Пима Фортейна и вовсе поддержали 17%, благодаря чему ее представители вошли в коалиционное правительство, которое, правда, уже на следующий год благополучно развалилось.
С другой стороны, ныне правящая Народная партия все предыдущее десятилетие играла вторые-третьи роли, пытаясь втиснуться в противостояние христианских демократов и Партии труда. И только с 2010 года во главе с Рютте она вышла на лидирующие позиции.
То, что выглядит как часть глобального тренда, на практике может стать в первую очередь завихрением местной политики. Это оказалось хорошей новостью для Нидерландов, но может с тем же успехом сработать и в противоположную сторону: победа популистов в одной стране автоматически не запускает волну, но и поражение не может ее остановить.
Именно о соотношении национальной и глобальной политики свидетельствует главная незамеченная сенсация голландских выборов — провальное выступление традиционно сильной Партии труда, которая получила чуть более 3% голосов избирателей, на 20% меньше, чем пять лет назад. Всего же партии, так или иначе ассоциирующиеся с левыми идеями, включая Зеленых, не набрали в сумме и 25% поддержки.
Подобный провал случается с Партией труда не впервые. Последний раз она теряла массовую поддержку избирателей в 2002 году, когда за нее проголосовало вдвое меньше голландцев (15%), чем за четыре года до этого. Показательно, что и тогда, и сейчас потеря популярности левых сопровождалась взлетом правого популизма.
В этом нет ничего удивительного, если вспомнить, что Вилдерс обращается, по его собственному выражению, к «людям тяжелого труда, к обычным гражданам, к Хенку и Ингрид». Именно кризис традиционных левых партий — это то, что создает базу для успеха Партии свободы в Нидерландах. Конечно, часть бывших сторонников голландских левых уходят к продвинутым Зеленым, но большинство, похоже, больше заинтересовано не в строительстве постиндустриального общества, а в том, чтобы не строились новые лагеря для беженцев.
И этим голландские популисты отличаются, например, от своих австрийских тезок, которые тянут на себя в первую очередь традиционный электорат консервативных партий. А объединяет их точное попадание в точку, где интеллектуальных сил устоять нет ни у одной из традиционных партий — как быть с большими массами не желающих ассимилироваться Других? Мейнстримные аналитики называют партии, постоянно упирающие на эту проблему, полупрезрительно «партиями одного вопроса». Зацикленными. Но как быть с тем, что именно этот вопрос стал чуть ли не единственным реально понятным избирателям и кажется чем-то выходящим за рамки «шоу»?
Не имея возможности ответить, традиционные партии, вместо того чтобы переключить внимание, предпочитают настаивать, что проблемы не существует вовсе. Городские и сельские низы, особенно остро и, возможно, даже преувеличенно ощущающие, что она все-таки есть, отвечают соответствующим голосованием. Старые партии в ответ грозят ни в коем случае не сотрудничать с популистами, сколько бы те ни набрали. В таких условиях совсем не трудно предсказать, что игнорируемое раздражение, связанное с миграционным вопросом, будет нарастать и следующее поколение «вопрошающих» окажется еще более зацикленным и еще более радикальным.
Дмитрий Карцев
