Набор проблем и вызовов действительно широк. В текущих условиях вряд ли стоит впадать в иллюзорный пессимизм или оптимизм. Необходима трезвая инвентаризация имеющихся результатов и возможных шагов на будущее.
«Век политики»
2015 год стал периодом стремительно растущей многополярности. Уже долгое время многополярность является привычной мантрой внешнеполитических документов и речей. Подразумевается, что такая форма организации миропорядка более справедлива и демократична. Часто она рассматривается как альтернатива однополярного мира, возглавляемого США.
Но в многополярности есть свои недостатки. Если потенциалы игроков ассиметричны, а «правила игры» и институты слабы, то многополярность усиливает неопределенность, а значит и риск конфликтов. И чем в более «мутной воде» действуют игроки, тем больше соблазн вести игру на упреждение, действовать превентивно. В итоге такие действия и противодействия окончательно подрывают институты, а с ними и остатки доверия. Многополярность без институтов — сродни сухому лесу. Для большого пожара хватит искры.
В 2015 году сразу несколько игроков показали, что готовы использовать силу или апеллировать к ней для отстаивания своих глобальных и региональных интересов. Россия вмешалась в сирийский конфликт. КНР последовательно действует в конфликте вокруг островов в Южно-Китайском море. Турция резко наращивает ставки в ближневосточной игре. И если раньше такие действия воспринимались как исключения, то в прошедшем году они стали оформляться в тенденцию. Политика силы более не является прерогативой США. Другие игроки активнее берут на себя ответственность в области безопасности. Это касается и более самостоятельных действий союзников США по НАТО.
На этом фоне пока держит удар ключевой международный институт — ООН. Удалось продвинуться в решении иранской ядерной проблемы. Градус внимания к юбилейной ассамблее ГА ООН показал преждевременность оценок о закате организации. Успехом можно считать и резолюцию по Сирии — процесс политических преобразований в стране пойдет под эгидой ООН, а не под произвольным руководством отдельных держав. Это серьезная победа российской дипломатии и общего курса РФ на укрепление роли ООН.
Гораздо более тревожна судьба ОБСЕ. Сорокалетие организации, по меткому выражению Сергея Караганова, едва не превратилось в заупокойную службу. Реформа организации под большим вопросом. Давние идеи об укреплении ОБСЕ, в том числе за счет некоторых функций НАТО, неприемлемы для наших партнеров. Организация сыграла значительную роль в замораживании украинского кризиса. Но сил справиться с растущими конфликтами ей не хватает. Это показало фактическое бездействие ОБСЕ после инцидента с российским Су-24. Эскалации воспрепятствовало наращивание российского военного присутствия в Сирии. Баланс сил оказался сильнее институтов.
Вообще 2015 г. ознаменовал все более уверенное возвращение в международные отношения «века политики». Даже в эпоху биполярности, не говоря о 25 годах после окончания холодной войны, экономическая мотивация доминировала в международных отношениях. Глобализация — продукт экономики, а не политики. В прошедшем году мы увидели, как политический интерес подминает под себя экономическую целесообразность. Опять же случайности и флуктуации 2014 года стали укладываться в закономерность в 2015. Что все это означает для России? Посмотрим на узловые точки нашей политики в уходящем году.
Украина
Сворачивание украинских сюжетов в мировых и российских СМИ вряд ли стоит воспринимать как решение проблемы. Меньше года назад в Донбассе шли ожесточенные бои. Именно они во многом стимулировали очередные переговоры и достижение новых соглашений (Минск-2). Заморозка конфликта — ключевой результат.
Однако завершение минского процесса вряд ли возможно даже в следующем году, хотя крайним сроком и рассматривался конец 2015 г. ЛДНР и Украина принципиально расходятся в порядке имплементации Минских соглашений. Украинский подход — восстановление контроля над границей с РФ, выборы по украинскому законодательству, последующее выполнение соглашений при выполнении данных условий. Очевидно, что этот подход вряд ли примут непризнанные республики. При таком сценарии они утрачивают контроль над ситуацией, а их судьба остается в руках украинских властей. С другой стороны, у ЛДНР под ружьем боеспособные вооруженные силы и поддержка России. А значит и возможность продвигать свой сценарий — максимальная автономия, сохранение вооруженного потенциала и собственного контроля над границей, пусть и при номинальном суверенитете Украины. Сближение этих позиций — крайне сложная задача.
На ситуацию будет влиять состояние самой Украины. Коллапс украинской государственности маловероятен. Парадоксальным образом броуновское движение внутри страны делают ее весьма устойчивой. Киевские власти получают возможность хотя бы частично переложить ответственность за ситуацию в стране на уровень регионов и многочисленных политических субъектов. Такой системой сложно управлять. Но ее весьма сложно разрушить. Свою роль играет политическая и экономическая поддержка Запада. Членство в ЕС и НАТО — крайне отдаленная перспектива. Но многочисленные контакты с Западом на самых разных уровнях будут держать страну на плаву. На Украине сложилась модель, в которой демократические институты сосуществуют со слабой, но устойчивой государственностью. При этом суверенитет ограничен как замороженным конфликтом, так и зависимостью от внешних партнеров.
Важно и другое. Украина и Россия надолго потеряны друг для друга в качестве партнеров. Похоже, что «век политики» начался именно с российско-украинских отношений. Огромные возможности экономического сотрудничества и торговли уничтожены политическими интересами.
Сирия и Ближний Восток
Прямое вовлечение России в сирийский конфликт стало не меньшей неожиданностью, чем украинские события годом ранее. Оно сломало парадигму военного невмешательства в дальнем зарубежье. Россия показала решимость отстаивать собственное видение решения сирийской проблемы. Его суть — сохранение государственности, прекращение гражданской войны и последующий политический транзит уже в условиях относительно стабильной и мирной жизни.
Идея сохранения государственности становится важной составляющей российской внешнеполитической доктрины в противовес западной концепции демократии любой ценой. Эту концепцию легитимирует опыт кризиса государства и последующих гражданских войн в Ираке, Ливии, на Украине. Да и собственно российский опыт политического транзита делает философию государственности отнюдь не умозрительной доктриной. Впервые за долгое время Россия выходит на международную арену с четкой и выстраданной собственным опытом системой приоритетов и ценностей. Одновременно Россия предлагает своим партнерам компромиссные схемы политического процесса в Сирии. ИГИЛ в этом уравнении — важная, но далеко не единственная составляющая. Россия пытается предложить решение сути проблемы, рассматривая ИГИЛ как ее следствие. Несомненным достижением российской дипломатии стало сближение позиций по сирийскому кризису с западными партнерами.
Операция в Сирии выявила ряд подводных камней. Российские ВКС поддержали сирийскую армию. Но такая поддержка не гарантирует победы «на земле». А значит, российское участие рискует стать затяжным. Еще более серьезная угроза — противодействие региональных держав с риском военных инцидентов и последующей эскалации. Инцидент с российским Су-24 похоронил 20 лет стратегического партнерства с Турцией. Экономическая взаимозависимость, которую либералы считают страховкой от политических конфликтов, была уничтожена в одночасье. На международную арену вновь выходят «хорошо вооруженные джентльмены». Для международной безопасности это не предвещает ничего хорошего. Резолюция ООН по Сирии рискует быть подорванной намеренным разжиганием конфликта. Для России это негативный сценарий.
Еще более опасна для России идеология исламского радикализма. Можно уничтожить ИГИЛ военным путем. Но идеология и ее социальная база никуда не денутся. Набирает обороты трансграничность радикализма. Борясь с ИГИЛ в Сирии сегодня, мы вполне можем получить новый всплеск нестабильности уже вблизи собственных границ в Центральной Азии. Это еще один риск 2016 года. И конкуренция с соседями лишь осложняет ситуацию.
Что делать Западу? Что делать с Западом?
Активные действия России на международной арене порождают двойственное отношение Запада. С одной стороны, с Россией необходимо считаться, а по ряду направлений — сотрудничать. Причем сотрудничать на равноправной основе. 2015 год стал в этом плане поворотным. В западных столицах взяли курс на взаимодействие с Россией, понимая, что ни украинский, ни сирийский кризис без нее не решить.
С другой стороны, установка на то, чтобы наказать Россию явно или косвенно будет присутствовать в западной политике еще долгое время. Идеальная для Запада картина наказания — кризис политической системы под влиянием негативной экономической конъюнктуры и санкций, общественного протеста и внутренних противоречий элиты. При этом наказание должно быть зрелищным, эффективным, но не кровавым — гражданской войны и дезинтеграции ядерной державы коллективный Запад опасается даже больше усиления России. Мотив наказания неизбежно будет присутствовать в западной политике, даже несмотря на партнерство по ряду направлений. Не все страны поддержат подобный курс, но отношения стратегической взаимозависимости в ключевых институтах (ЕС, НАТО) заставят их идти в общем фарватере. Речь здесь вряд ли пойдет о каком-то заговоре против России с конкретными сроками исполнения. Но при случае такой сценарий вполне может быть реализован.
Для России это повод серьезно задуматься о своих уязвимых местах. Профессиональная дипломатия и хирургическое вмешательство в международные дела дают нам краткосрочные преимущества. Для игры в долгую нужна серьезная внутренняя экономическая база. А воссоздать ее изолированно, без сотрудничества с внешним миром (включая Запад) вряд ли возможно. России придется вести крайне тонкую игру, отстаивая свои интересы безопасности. И одновременно добиваться таких форматов взаимодействия с внешним миром, которые помогали бы нашему развитию.
Евразийская альтернатива?
Рывок в институциональном оформлении Евразийского экономического союза — достижение 2015 г. Впервые за 25 лет России и ее партнерам удалось запустить серьезный интеграционный проект, выходящий за рамки советского наследия. Большой резонанс вызвала инициатива о сопряжении ЕАЭС и китайского проекта ЭПВШП. Значит ли это, что российский «поворот на Восток» решает проблемы ухудшения отношений с Западом? Нет. Опыт КНР показывает, что диверсификация международных партнеров даже в условиях санкций более предпочтительна в сравнении с концентрацией на группе избранных стран. Умеренный оптимизм внушают декларации о сотрудничестве ЕАЭС и ЕС, звучащие с обеих сторон. 2016 г. протестирует серьезность взаимодействия как с ЕС, так и с КНР. ЕАЭС придется одновременно решать вопросы углубления интеграции и борьбы с экономическим кризисом. Выполнение этой задачи будет солидной заявкой на дальнейшее развитие Союза. Еще одна задача — избежать политизации ЕАЭС. Этот соблазн в «век политики» неизбежен. Но строительство политического здания без экономического фундамента в долгосрочном плане повысит риски неустойчивости проекта. Лозунг «Экономика, вперед!» вряд ли потеряет актуальность даже в век политики.
Иван Тимофеев, программный директор Российского совета по международным делам (РСМД)
