Участник львовского антифашистского подполья — помогал разведчикам из отряда Медведева Степану Петровичу Пастухову и Михаилу Пантелеевичу Кобеляцкому. О его роли (и некоторых других воспитанников русофильской бурсы Ставропигии) можно немного прочесть в книге разведчика Б. Харитонова «На исходе ночи».
Родился в передовой лемковской семье, в селе Климковка Горлицкого повета, через несколько лет после выхода отца из концлагеря Талергоф, по некоторым сведениям, дата рождения — 15 февраля 1920 года. Отец был по специальности портным, по видимому, став первым в роду порвавшим с земледелием.
Портным Максим Иванович стал после нескольких лет обучения портновскому делу у еврея в соседнем селе Лосье, которое было знаменито своими традициями нефтепереработки и торговли продукцией из нее далеко за пределами Лемковщины. На почти 100% крестьянской Лемковщине быть портным — означало получать хороший доход и не голодать, иметь какой-то достаток. По воспоминаниям Семена Максимовича, у его отца заказывал себе священнические одеяния даже отец поэта Богдана-Игоря Антонича.
Мама же запомнилась селянам тем, что пройдя по настоянию мужа курсы для домохозяек в Кракове, стала одной из первых на Лемковщине выращивать помидоры, цветную капусту и ряд других доселе неизвестных лемкам сельскохозяйственных культур, побуждая и земляков к их использованию и распространению. Кроме того, мать, Татьяна, охотно участвовала в театральной самодеятельности в Климковке, организуемой читальней Общества им. Михаила Качковского.
Семену, своему старшему сыну, отец хотел дать хорошее образование. Первые несколько лет он учился в родном селе и 1 год в соседнем польском селе Ропа. После этого продолжает обучение в районном центре Горлицы, оказавшись, таким образом, в горлицкой Русской бурсе, превратившейся тогда в кузницу будущих кадров для всей Лемковщины. По окончании школы в Горлицах отец был вынужден отправить его во Львов, отдав в бурсу Ставропигийского института. В Горлицах настроенное шовинистически руководство гимназии не хотело принимать русинов в гимназию. Во Львове же, как в большом городе, русинам было проще поступить в гимназию. Во Львове, в бурсе Ставропигии его воспитателями и наставниками стали Юлиан Дзямба и будущий создатель бойковского словаря филолог Михаил Осипович Онышкевич, воспитывавшие своих подопечных в духе русского патриотизма. Так, бурсаки пели на праздничных мероприятиях «Боже, царя храни», «Пора, пора за Русь Святую» и «Молись, кунак».
Как обитатель комплекса Ставропигии, познакомились Семен и другие бурсаки с такими видными галицко-русскими деятелями старшего поколения как Василий Ваврик, Антон Гулла, Куспись, и другие. Можно сказать, Семену повезло — в отличие от печально известного общежития «Академический дом», где воспитанники превращались в террористов бандеровского направления, в бурсе Ставропигии царила совсем другая атмосфера — русофильские деятели стремились воспитать людей, которые могли бы принести пользу своему народу трудом, на мирном поприще. И многим товарищам Семена Карпяка по Ставропигийской бурсе удалось в будущем прославить свое имя. Так, Роман Ваврик стал известным в послевоенной Польше гинекологом, автором ряда научных работ, Ярослав Кузик стал заместителем министра торговли УССР, позднее полпредом СССР в Монголии; лемко Дмитрий Перун занял высокие посты в ЦК ПОРП, работал по линии СЭВ; другой лемко, уроженец села Бортного, земляк знаменитого композитора Бортнянского — брат директора бурсы Василий Дзямба тоже стал участником львовского подполья, помогая советским разведчикам, в послевоенные годы защитил диссертацию, став кандидатом экономических наук; Петр Брыч стал первым секретарем Жидачевского райкома Львовской области.
На совместных галицко-русских празднованиях Семен познакомился и с бурсаками другой львовской русской бурсы — Русского Народного Дома. И среди них оказались достойные люди — можно вспомнить, например, будущего академика в области математики Парасюка и заведующего кафедрой патологической анатомии Ивано-Франковского мединститута Николая Шеремета. Уже будучи бурсаком, Ставропигии впервые принял участие в борьбе за народ, в политической борьбе, — участвовал в манифестации по поводу удаления из Сквиртного на запад Польши местного учителя, лемка Николая Сильвестровича Юрковского и замены его учителем-поляком, не знавшим лемковского. Если бы власти узнали об участии Семена в манифестации, то ему грозило бы исключение из гимназии.
Но не только учебой и идеями жили бурсаки — как и все парни того времени, они очень любили футбол. И Семен вместе с другими бурсаками не пропускал ни одного матча любимой команды — львовского русского футбольного клуба «Святогор», билеты на матчи которого бурсакам покупала госпожа Крыницкая — мать одного из бурсаков. Надо заметить, что основную массу футболистов этой команды составляли русские галичане или как еще их называли — москвофилы, хотя сами они себя так не называли. Но были и потомки эмигрантов среди игроков. Да и сами бурсаки при возможности играли в футбол. Стиль игры одного из бурсаков — Владимира Панчака — Семен сравнивал со стилем Месси… Кто знает, не погибни он на фронтах войны, может, заимела бы Галичина (и вместе с ней Советский Союз славное футбольное) имя…
Начало мировой войны застало Семена на каникулах в родном селе на западной Лемковщине. Боев поблизости не было — польские солдаты и жандармы в их местности бежали от наступающих немцев без всякого боя. Воссоединение Руси, объединение ее разрозненных частей становилось реальностью. Лемки ожидали, что и их родная Лемковина станет частью Советского Союза, радостным ожиданием этого жила и семья Максима Ивановича Карпяка. Но время шло и становилось ясно, что надежды напрасны. СССР и Германия заключили договор об обмене населением — галицкие и буковинские немцы ехали в Германию, а лемки и закерзонские украинцы могли на добровольной основе поехать в СССР. В семье Карпяков разногласий не было — мама решительно сказала — «Едем в Росйу». Мечтали поселиться на Волге — увидеть эту великую русскую реку. Увидев такое решение уважаемого односелянина, его примеру последовали и другие климковчане. Так, в самом начале 1940 года Семен с родными оказывается в СССР, но не Волге, а гораздо ближе — на Тернопольщине. Не решилась Советская власть пускать лемков за пределы старой границы.
После оккупации Польши Германией, в начале 1940 года семья переехала в СССР, оказавшись в галицком селе Поплавы, что на Тернопольщине. Немало пришлось лемкам-переселенцам после гитлеровской оккупации… Но это было позднее, а осенью 1940 Семен вернулся во Львов — продолжать учебу. Тут же и вступил в комсомол. Не совсем понятно, насколько добровольным был этот поступок, однако комсомольский билет он сохранил, хотя это чуть не стоило ему жизни. По доносу своего товарища, уже вступившего в украинскую полицию, он оказался в подвале полиции и чудом спасся — оттуда всех узников вывозили расстреливать в Лысиничский лес, в сторону Винников. Но случаются и чудеса — его спас полицай-схидняк, отправив за водой, когда он и благополучно сбежал.
Приход советских разведчиков из отряда Медведева в оккупированный Львов в 1944 году воспринял радостно и охотно откликнулся на призыв помочь им. Помощь была разной — обеспечивал их питанием — так как работал начальником продмага, давал кров и собирал развединформацию. Видел и легендарного разведчика Николая Кузнецова в его недолгое пребывание во Львове, возле Оперного театра. Видимо, одним из тех, чья информация помогла Кузнецову ликвидировать вице-губернатора Галиции Бауэра и Шнайдера, был Семен Карпяк. Ведь у самого Кузнецова времени на сбор информации не было, и приходилось пользоваться информацией, собранной Карпяком, братьями Дзямбами, братьями Панчаками, Виктором Межбой и другими патриотами.
В годы войны, во время нападения вместе с советскими партизанами на охраняемую немцами и украинскими полицаями станцию и эшелон, лишился глаза — в глаз попал осколок от гранаты.
После войны Семен Карпяк много где работал: и в торговле, и позднее воспитателем в детдоме, заслужив любовь своих воспитанников, а приходилось нелегко — довелось столкнуться и с преступностью среди вчерашних беспризорников. Но остановился на швейной промышленности, став инженером-технологом и проработав долгие годы на львовском «Маяке». С 1935 года проживая во Львове, никогда не забывал Семен о родной Лемковщине, благодаря чему познакомился со многими известными лемками — бывшим командиром партизанского отряда Михаилом Донским (Цапом); партизанским командиром и журналистом Дмитрием Лабиком; разведчиком и журналистом Петром Когутовым (Когутом), географом Трофимом Шевчиком, который даже жил первое время у Карпяка, только перебравшись во Львов с Лемковщины после войны. Продолжилось знакомство с Романом Соболевским.
Обсуждали с друзьями план создания лемковского словаря, распределив между собой фронт работ; Семену Максимовичу доверили сбор лемковских слов, означающих разные части телеги (воза). И, хотя работа была проделана немалая, но, к сожалению, задуманный словарь так и не был опубликован. Встречался во Львове и с лемками из Америки — родственником Цисляком, приехавшим повидаться с односельчанами во Львов. В 1972 довелось Семену похоронить своего отца — похоронили его на Лычаковском кладбище, под Талергофским памятником, который до этого был, по сути, кенотафом. В 1970-е годы оказалось полезным знание польского языка и хорошие отношение с поляками — так, встретив в Польше в городе Рыпине знакомого поляка, узнал от него о православном кладбище в окрестностях Рыпина и лемках, живущих рядом.
Следует отметить, что, несмотря на обиды, чинимые польским правительством лемкам и остальным галичанам, русофилы не одобряли бандеровской геноцидной политики по отношению к полякам, так являлись сторонниками нахождения взаимопонимания между славянами.
1980-е годы принесли много нового — польскими властями было затоплено родное село, став Климковским водохранилищем, погибла при этом уникальная 5-купольная климковская церковь. На берегах Ропы, у затопленного села, снимались и многие кадры популярного фильма «Огнем и мечом». Советские власти дали разрешение на создание лемковского общества во Львове, Семен стал его членом и кассиром Шевченковской районной организации. Впрочем, недолго он пробыл в этой организации — смотреть на проникновение бандеровских веяний, духа нетерпимости и постепенную бандеризацию этой организации у него не было ни сил, ни желания. И не одному Карпяку пришлось покинуть эту организацию…
А впереди был распад Союза.
Тяжело переживал события второго майдана, сказав однажды в телефонном разговоре: «ЕвроСоюз в скором будущем развалится. Я старый, до этого не доживу, а Вы еще увидите». Возможно, переживания ускорили его смерть.
Впрочем, он прожил долгую, счастливую жизнь, не лишенную, конечно, испытаний, не дожив до своего 96-летия 1,5 месяца.
Станислав Смирнов, для издания «Украина.Ру»
