— А почему вернулись?
— Ну, факты не очень хорошие говорят за себя, у меня ребенку еще четырех лет не было, его восьмиклассники избили в дошкольном учреждении.
— За что?
— За то, что он русский. Они кричали «москаль, чтоб ты сдох» и все остальное. В сторону ребенка кулаки применялись, начиная от головы, заканчивая ногами. Мы там были, я могу сказать, многие там пятьдесят на пятьдесят относятся, многие вообще никак. Третьи за единство. Вот так вот получается.
— А сама откуда?
— Из Луганской области.
— Как для тебя все начиналось?
— Ну, когда все начиналось, я работала официантом. Дело в том, что я изначально человек, близко не принимающий все. Если все принимать близко каждый раз к сердцу, то это очень тяжело. И это перемирие у нас называется, когда прилетает ночью с танчика, гуляют стены, по мирным стреляют, это перемирие? Это же не перемирие.
— Слушай, как вообще обстановку оцениваешь?
— Вон прилетело, плиты посыпались на машину. Вон, рядом. Вон, дом рядом, там мирные. Это война, она не прекращалась. Когда они работают с тяжелой артиллерией по ж/д вокзалу, по шахте, вот у нас у ополченца мама на шахте живет — каждый божий вечер они прячутся, потому что работают минометы, работают «Савушки» (самоходные артиллеристские установки), работают танки и все тяжелое. Ну, если это перемирие, я тогда не знаю, как назвать, когда война.
— А ты ночуешь здесь?
— Да, я безвыездно.
— Я смотрю, макияж у тебя.
— Ну, приходится… Хоть и на передовых, хочется выглядеть хоть где-то девушкой. И не только ж форма, берцы.
— А ты одна здесь девочка?
— Нет, еще одна есть. Она отдыхает после ночи. Мы дежурим каждый день по двенадцать часов.
— Что входит в твои обязанности?
— Ну, я фиксирую все прилеты, все, что происходит, я фиксирую то, что работает, куда работает, количество… Я записываю каждое попадание по нашим позициям. Там в город прилетело — мы фиксируем, фиксируем их технику, все их передвижения.
— А ты как, уже по звуку определяешь?
— Конечно. Танк работает — хлопок слышишь, миномет, различаешь сто двадцатый, восьмидесятый, где «Савушка», где танк, уже учишься, где «Утес», где «АГС», где стрелковая, где автоматная очереди.
— А как училась?
— Часто выезжала на боевые позиции.
— Тебя не жалеют?
— Ты знаешь, у нас тут ко всем отношение одинаковое. Тут нет — где-то кто-то лучше, где-то хуже, тут все наравне. Тут нет любимчиков, тут все солдаты. Ни у кого нет поблажек, даже мы, те же девушки здесь, но мы наравне с ребятами. Мы и сами не хотим фору ребятам просто давать. Мы тоже в броне ходим и в касках ходим, в берцах, ну, как полагается.
Я вот дважды выезжала на передовую, была на «Спартаке», и тут, на «Бане» дважды, до приезда вот сюда, до «Гиви» именно. Дважды была на передовой, когда «стодвадцатками» (120-мм миномет) закидывали более получаса на «Спартаке», на «Бане» тоже «стодвадцатки» работали. Как бы нормально.
— А ты вообще интересовалась до этого военной тематикой?
— Нет, я просто раньше хотела идти учиться на следователя — мне было интересно все это, я спортом занималась раньше. У меня мама трижды делала так, чтобы я не уходила в ополчение. Она трижды пыталась, трижды, но четвертая попытка уже не получилась.
— Как ты вообще сюда попросилась? Пришла прям к «Гиви»?
— Нет, нет, я приехала на расположение. Я не знала, куда, к кому я попаду. Я только об этом узнала, когда уже приехали именно вот сюда. До этого я даже не знала, что я попаду к «Гиви».
Но намерения были давно, просто не подворачивался тот момент. Я же говорила, что мама трижды… Она чувствовала, что я собираюсь, я должна была до нового года уехать в расположение, у меня девочка тоже служит, кума моя. Должна была уехать, но мне мама все обламывала. Каждый раз, когда я только собиралась с вещами уезжать в ополчение, мама категорически что-нибудь такое делала, что я не могла уехать. А подвернулся такой момент, что получилось уехать, знакомая позвонила, и я приехала.
— У тебя много знакомых ушло в ополчение?
— Да. Очень много. Очень много, ну я тебе могу сказать — у меня две подружки, мы начинали вместе с блокпоста, они в казачестве, они на кухне, конечно, как бы на самую передовую не лезут, у меня даже кума сказала, мол, я знала, что ты долбанутая, но не настолько. Я говорю, ну, приезжай хоть на один день ко мне, сейчас тихо, она говорит «ты хочешь, чтобы я поседела в один раз?».
— Ты знаешь, для чего ты это делаешь?
— Я для мамы «ушла сюда медиком». Потом, когда, конечно, мама увидела видео, конечно да — я получала очень хорошо, знаешь, каждый мой приезд домой мама обливается слезами, иногда даже в трубку плачет. Говорю — так, успокоилась, не надо. Ты знаешь, где я нахожусь? Знаешь. Говорю, давай не будешь, потому что это все на нервы действует очень сильно.
А знаешь, очень приятно, что из дома звонят. Каждый раз, когда я из дома уезжаю — меня дедушка благословляет и бабушка, вся семья благословляет меня. А вот родственники, которые на западной Украине, в Тернополе, настолько негативно относятся, там от брата двоюродного и угрозы были, мол, если я сама не сдамся, не отвечу за свои поступки, то мои дети будут на Тернополе отвечать за свои поступки. Да, угрозы такие были, и «чтоб ты сдохла». Ну, короче, очень интересная переписка у нас с ним была. Я пишу, что я не боюсь, и моим детям не за что отвечать — они родились в Луганской области, живут на Донбассе, жили, и будут жить, так что им не за что отвечать. Вот так вот складывается моя жизнь.
— А у тебя есть какой-то талисманчик?
— Талисманчика у меня нет. Я сама как талисманчик, честно, вот так вот.
— А что после планируешь делать?
— После? Воспитанием детей дальше заниматься. Домой поеду. У меня дедушка в возрасте, бабушка в возрасте. У меня есть еще племянник маленький, которому тоже помогать надо. Домой, в семью возвращаться надо. Так вот выходит.
Беседовала шеф-редактор издания «Украина.Ру» Дарина Евтушенко
