Украинская детская больница. Полутемные коридоры с облезлыми стенами и с крепким запахом мочи из туалета забиты родителями с детьми, половина из которых беженцы с Донбасса. Женщина средних лет в хорошей шубе нервно кричит в телефон:
— Как принесли повестку? Как на работу? Не может быть! Они что заберут тебя прямо с работы? Как такое возможно?
Толпа равнодушно слушает ее жизненные перипетии. Никому ни до чего уже давно нет дела.
Беженцы сразу выделяются. Их гоняют с этажа на этаж, из кабинета в кабинет, многие держат в руках справку о статусе переселенца, довольно нагло и хамовато дают понять, что здесь им все обязаны. Слушая их рассказы о «зверствах ополчения», «великой украинской армии», о том, что «лично Путин бегает по Донбассу и всех расстреливает», я вспоминаю уставшие, изможденные, голодные лица стариков и детей из Дебальцево, Горловки, Донецка. Они никогда сюда не приедут, никогда не пойдут по одной улице со своими убийцами, никогда не пожмут руки своим мучителям. Потому что чувство собственного достоинства для них ценнее, чем подачка украинского правительства в виде пенсии в 1000 грн. Они переживут войну, голод, нищету, но не сломаются духом. Это единственное, что никто и никогда у них не отберет, даже украинская армия.
Донбасс разделен, как и Украина. Линия ненависти прошла по семьям, сердцам, душам. Одни родственники ни за что не хотят бежать на Украину к убийцам, другие переезжают, приспосабливаются, прижимаются к земле так, что трещит позвоночник. Страх впитывается в тело, въедается и разлагает душу, убивает мораль, нравственность. Они громче всех кричат «смерть лугандонам», доказывают лояльность украинской «хунте», во что бы то ни стало, стремятся стать «своими», послушно идут в военкомат, берут в руки оружие и уже в другой ипостаси возвращаются на Донбасс.
В отделении нефрологии лежит Маша вместе с папой. Так бывает крайне редко, но бывает. Десятилетняя Маша делится со мной страхом: она боится, что папу заберут на войну. Она не понимает, зачем идет гражданская война и плохо представляет, что на Донбассе такие же маленькие девочки также боятся за своих пап, но все равно провожают их на войну. Она не знает, почему ненавидит тех маленьких девочек, но каждый день по телевизору ее неустанно убеждают, уговаривают, напоминают — ненавидеть лучше, чем понимать.
Каролине 17 лет, она замкнута, подавлена, ходит тихо и осторожно, с какой-то растерянностью рассматривает людей. Ее привезла мама из Макеевки, а лучшая подруга осталась там и ее родители приняли решение вопреки всему оставаться на Донбассе. О своей подруге Каролина говорит не каждому. Здесь она «ватница» и «даунбасский даун» и у Каролины нет возможности рассказать о том, какой она замечательный человек и как ей одиноко и горько без нее.
В кабинет гастроэнтерологии входит женщина с сыном. Она взвинчена. С недоверием смотрит на всех и на безобидную реплику врача злобно отвечает:
— Уж я-то как раз знаю, что происходит! Уж я-то как раз все понимаю!
Она изо всех сил сдерживает ярость, отказывается от УЗИ для сына и отчего-то громко заявляет:
— Мы скоро уедем из вашего города. Мы не будем жить в вашем городе!
— Куда?— с интересом спрашивает медсестра.
— К себе домой! В Донецк! — с вызовом отвечает женщина.
— Так там же бомбят, — насмешливо поддевает ее медсестра, известная всей больнице, как ярая сторонница националистов и войны
— Мы все равно уедем из вашего города! Домой, в Донецк!
Возможно, она рассчитывала на радушный прием и поддержку, отказываясь верить в стремительную моральную деградацию бывших соотечественников, а столкнувшись с реальностью, с людоедами лицом к лицу, превозмогая страх смерти, решилась на возвращение домой? У каждого свой путь к правде, главное не убояться.
Разделенный Донбасс для кого-то так и остался Родиной, а кому-то стал «волчьим билетом». Долгожданный мир прячется в единстве.
