Латвия жаждет свободы. Ещё больше. Столько, чтобы не надышаться. Свобода для всех, а главное — для совсем юных. От того прямо по курсу — разговоры со школьниками об однополых браках. Как можно раньше — уже с третьего класса. Дабы в жизнь они входили сексуально подкованными, знающими людьми.
Соответствующие ролики уже подготовлены для демонстрации в латышских школах. Выполненные в жутковатой эстетике, рождающей аллюзии на анимационные работы Тима Бертона, они рассказывают о глупом (дремучем) и умном (сексуально-просвещенном) мальчиках, которые постигают жизнь. Та, в свою очередь, удивляет их снова и снова. При этом умный мальчик идет по жизни легко, без проблем, ибо готов — хвала роликам! — ко многому, а вот глупый, наоборот, попадает из одной неприятности в другую: то его увезут педофилы, поманившие цветастым леденцом, то жена не вовремя забеременеет — и он бедный не знает, не понимает, что делать.
Помимо восхваления контрацептивов, созерцания порнографии и звериных соитий есть в новом анимационном чуде просветительской кампании и дивный момент с двумя целующимися джентльменами, за которыми глупый (читай — несчастный, отверженный) мальчик наблюдает с отвращением, а вот умный (счастливый, успешный) — с пониманием и даже удовлетворением. В общем, без радужного сияния в современной Европе, под которую камуфлируется Латвия, никуда.
Собственно, и авторы забавного ролика, где глупый мальчик, к слову, изображается с двусмысленным знаком вопроса в паховой области, апеллируют, ясное дело, к европейскому опыту, вопия: «Смотрите, а ведь там, в цивилизованных странах, детей давно уже сексуально просвещают, так, что хоть завтра в гинекологи или порнорежиссеры иди. И, заметьте, хорошо ведь, сладко живут».
Правда, с подобной аргументацией, как и с внедрением роликов в систему образования, многие не согласны, и некоторые выказывают открытый протест, но их тут же маркируют «врагами нации» или «агентами Кремля». В частности, так поступил глава МИД Латвии Эдгар Ринкевич. Он, к слову, вполне мог бы быть одним из тех целующихся джентльменов, так как в конце прошлого года с гордостью отрапортовал о своей гомосексуальной ориентации.
В общем, складывается мозаика, наподобие той, что создал Коппо ди Марковальдо под впечатлением ада, выписанного Данте Алигьери.
Последние времена — так бы это назвали в эсхатологической традиции. Бесовщина — так бы окрестили в традиции православной. И происходящее, действительно, должно восприниматься главным образом в апокалиптическом контексте, потому что мир, лежащий во зле, зло это все активнее продуцирует. Идет разделение даже не по идентификационным признакам (будь то нация, пол, ориентация и др.), а по тому, что лежит в основе каждого человека — образу и подобию Божьему.
«Что есть Истина?» — задал вопрос Пилат. Тогда он остался без ответа, а после люди разделились. Одни услышали: «Я есмь путь, и истина, и жизнь», а другие зарылись в постмодернизм, где истины нет и, по определению, быть не может, а, значит, исключен и Бог. Сущего нет — есть лишь мертвая ткань. Она плоть от бренной плоти, потому конечна, подвержена деструкции.
Однако большинство не готово принять смерть. Смириться. Согласиться с тем, что их функция, роль, сущность в мире прерывна. Как писал Уильям Сароян: «Каждый человек умирает, но я всегда верил, что для меня сделают исключение». Ведь мир, который еще недавно казался твоим от и до, вдруг перемалывает, уничтожает. И ты больше не царь, не его владелец. Слишком мелок, слишком ничтожен.
Вот тогда приходит необходимость, потребность в чем-то большем, значительном. Свобода тут — как одна из форм. Притягательна, манящая. И вместе с тем опасна.
Потому, что когда «все дозволено», неизбежно становится скучно. Пресыщение как базовая реакция. И необходимо идти дальше, выходить за прежние рамки. «Двигаться дальше, как страшно двигаться дальше», — пел о таком пути Гребенщиков. Когда страх необходимо вытеснять наслаждением. Бить по нему пиршеством плоти так, чтобы нейтрализовать дурманящей патокой.
Истина подменяется, правда становится кривдой. Профессионально сделанной, отлично пропиаренной кривдой. Легкой и приятной на вкус, как йогурт. В отличие от Истины, которая всегда резка, колюча, шершава.
Происходящее в сфере воспитания — одна из форм данной инфернальной патоки. Не суть, где случается подобное. В Латвии, Германии, Австралии или где-то еще. Вопрос территориальной принадлежности здесь — фактор спекулятивный. Европа использует его в качестве демонстрации собственной прогрессивности, при этом оставаясь во многом тоталитарной системой, где притеснение условных меньшинств давно превратилось в их доминирование. Россия же, наоборот, вспоминает о нем во время очередного витка нытья на тему «загнивающего Запада», при этом зачастую беря и внедряя в свою структуру нелепейшие аспекты того, что сама хает (выступление ансамбля «Георгиевского» из Оренбурга будет тому одним из последних ярких подтверждений — авт.).
Это борьба не столько государств и цивилизаций, сколько атака на базовые символы, ценности, вытесняемые из современного мира. Ведь должен быть разрушен сам камень Истины, лежащий в основе бытия.
Данная атака началась не сейчас. Не сто и не двести лет назад. Она вечна. Такова нормальная форма существования человечества, пребывающего в постоянной борьбе. Однако никогда еще грех не был столь притягателен, подспуден и в то же время визуализирован. Его не прячут, не маскируют — наоборот, выпячивают в первый ряд. Грех не просто моден — он единственно возможен. И вместе с тем нивелирован как понятие.
Одурманивать человека обыденностью — вот что советовал бес Баламут племяннику Гнусику. Через раннее сексуальное воспитание школьникам предлагают впустить в сознание грех как норму. Ведь грех — это, прежде всего, то, что сделано не во время и не к месту.
Да, с точки зрения морали, это вопрос дискуссионный, скажут нам оппоненты. Само слово «мораль» происходит от латинского mos (мн. ч. — mores), означающего «нрав, обычай». И этимология здесь многое объясняет. Мораль способна трансформироваться в зависимости от времени и обстоятельств; это, в частности, на примере немецкой нации в ее гитлеровский период хорошо проиллюстрировала Ханна Арендт.
Но нельзя отрицать и того, что моральные принципы для многих людей, в том числе и в Европе — догмы. Подобные ролики, которые необходимо рассматривать, конечно же, не как частное явление, а в цельном контексте, уничижают, оскорбляют их чувства. Так почему не учитывается их мнение? Почему оно отбрасывается как устаревшее, атавистическое и даже вредное?
Ситуация с «Тангейзером» в России — из той же сферы избирательного отрицания. Нельзя оскорблять геев или педофилов, но можно уничижать чувства православных, а стоит тем выказать недовольство — они тут же представляются «средневековыми мракобесами», «тоталитарными демонами», мешающими общему равенству и свободе. Но ведь их протест является лишь реакцией на оскорбительную агрессию по отношению к ним. Тогда что это за свобода для определенного круга, из которого изгоняется любое инакомыслие и вариативность?
Такова диктатура неолиберального фашизма, подчас принимающего радикальные формы, когда, согласно пророчеству старца Антония, десять больных придут к одному здоровому и скажут: «Ты болен, потому что ты не такой как мы».
Вопрос раннего сексуального воспитания, навязываемого и в Европе, и в России — это, несомненно, и вопрос уместности, своевременности. В Латвии сегодня предлагается рассказать все — и даже больше — о сексе 8-10 летним детям. Для чего им это?
Знания, необходимые для выживания? Или для нормального общения со сверстниками? Или для дальнейшего становления? Не будь их, и психика человека извратится, а сам он пройдёт по тернистой жизни, полной горестей и страданий? Вряд ли. Иначе судьбы предыдущих поколений — ошибка, недоразумение, крах. Но плоды их деятельности твердят обратное — наоборот, они свидетельствуют о преимуществе над их как бы просвещенными, свободными людьми.
На данном этапе социализации (младшего школьного возраста) человек выходит из авторитета семьи, интегрируется в общество, и те стандарты, что оно дает ему, вступают в противоречие с полученными ранее установками. Внешняя и внутренняя жизнь практически не коррелируются. Формируется новая ключевая деятельность — обучающая, а так же самооценка, напрямую зависящая от получаемой извне информации. Таким образом ратующие за раннее сексуальное воспитание прогрессисты бьют в самое основание человека как существа социального. Они внедряют в краеугольный камень его мироустройства идею навязчивой сексуальности, ключевым атрибутом которой является ее неограниченность — то, что со временем перерастет в старомодное распутство.
И это не только морально-нравственный вопрос, но и фактор выживания как такового. Тотальное обнажение всего и вся, выставление абсолютной сексуальности напоказ ведет к постоянному возбуждению, экзальтации, психологическому приапизму, а после либо к адаптации через пассивность, апатию, либо к выгоранию. «На каждой странице — обнаженная Маха, я начинаю напоминать себе монаха: нет искушений, которым я хотел бы поддаться». Чересчур навязчивое, излишне раннее доминирование искусственно прививаемой сексуальности, подчас встающего на место религии, ведет к стиранию гендерной идентификации и гипертрофированному или, наоборот, атрофировавшемуся либидо. Человек превращается в раба собственной страсти, научно-доказанной, логически объясненной, изложенной в доступной форме.
Вот какова подлинная задача нынешней системы воспитания — создание такой клейкой матрицы, где раб будет доволен и даже горд своим рабством. Ведь пленяющая страсть подана как достоинство, а рабство — как свобода. Все, казалось бы можно, но при этом нельзя главного. Отсюда — кризис личностной свободы, когда человек при, на первый взгляд, максимальной открытости, доступности мира закупорен в себе, в свом теле, служащей и клеткой, и проводником к единому безальтернативному информационному коду мира.
Идет перепрограммирование еще в раннем возрасте, на уровне инстинктов, дабы через мнимую вседозволенность, являющейся смирительной рубашкой души и духа, развратить, ослабить, нивелировать его как личность. В инкубаторе общества тотальной просвещенности и сексуальности взращивается новый сверхчеловек, вынужденный постоянно идти дальше, но двигающийся исключительно по кругу, как уроборос, хватающий и поглощающий себя, отягощенный собой.
У детей, говоря просто, отнимают детство. Насильно, искусственно превращают их в неполноценных взрослых, обременяя тоннами мутогенных, бессмысленных знаний. Однако взросление это искусственно, оно фальшиво, потому что идет не через рост личностный, духовный, а через информационную пресыщенность, когда множество дурной мудрости порождает своеобразное биполярное расстройство, шатание из крайности в крайность, от радужной эйфории до черноты уныния. Ощущение тупика, когда гедонист внутри требует все больше и больше наслаждений, при этом не будучи способным к получению удовольствия в принципе, пресыщенный изначально, заставляет испытывать чувство непрекращающейся «ломки», повышая и повышая «дозу».
Современный Тантал смотрит на яблоко и не способен насытиться. Ему сказали, что так надо, он поверил, и от того обречен в несчастье.
