Главное моё впечатление, и удивление, от последней поездки в Донбасс — я был в городах и сёлах Луганской области с гуманитарной миссией — это доминанта мира, царящая там.
Да, вот обугленный танк на обочине Первомайска. Вот обстрелянный, повреждённый дом в Луганске. Вот воронки от снарядов по пути из города Ровеньки. Они есть, конечно, их хватает в достатке, этих следов, шрамов войны. И в глазах людей — страдание, боль, отчаяние. Многие из них, нуждаясь, просят милостыню. Другие скитаются по призрачным улицам молча, тенями, воспитанные так, что не приемлют любое, как им кажется, унижение. Есть и третьи: гниющие заживо, нет лекарств, нет возможности, дабы помочь им. Ты заходишь в дом, к такому больному, и смрад смерти парализует тебя, наваливаясь стеной. Не знаешь, что говорить, как смотреть. Страшно.
Но вместе с тем в этом торжестве Молоха и Аида есть нечто такое, что питает жизнью и воскрешает надежду. На полноценный, здоровый мир. Луганск воскрес, ожил. Витальная энергия, несмотря на полупустые улицы, влилась в него. И это важно, первостепенно важно сегодня.
Сила одного человека здесь равна совокупной силе нескольких десятков людей в мирной среде. Конечно, войну глупо идеализировать, но Достоевский отчасти был прав, когда писал, что она способна активизировать в людях не только лишь злое, сатанинское, но и то прекрасное, сакральное, что есть в них; и отпадёт шелуха, и в затхлое пространство ворвётся свежий воздух. Тогда человек предстаёт нагим, физически и ментально, рождается заново. Жажда мира пламенеющей зарёй разбивает монолитную тьму.
Странно — а, впрочем, может, и нет, но так или иначе отрадно, — когда приехав в опасную зону, где обстрелы, жертвы, бомбёжки, встречаешь милосердие, сострадание, человечность, сконцентрированные, сгущенные, распространённые здесь больше, чем там, где, казалось бы, течёт рутинная жизнь.
Мира — как экзистенции, как божества — в людях Донбасса, на удивление, больше, чем в Киеве или Москве. Он внутренним отблеском проскальзывает в них, в деталях, и к памятнику Тарасу Шевченко в центре Луганска несут цветы, и стены рядом украшают голуби мира.
Люди живут, улыбаются, шутят в атмосфере, которая подобное всячески отторгает. И в них, так кажется, нет той атомизации, отчуждения, изолированности, что стали нормами в обыденной жизни. Люди Донбасса причудливым образом сроднились друг с другом, похоже, узнав, поняв себя и другого чуть лучше. Милосердие здесь стало не абстрактной добродетелью, к коей, в общем-то, надо стремиться и пестовать, но реальным способом действия, аргументом против бессердечности внешнего, пышущего адским жаром мира. И смирение — не камуфляж обуявшей сердце гордыни, но действенное оружие, позволяющее откликнуться на страдание ближнего, стойко приняв уничижающие коллизии и несправедливости.
Безусловно, это не значит, что так повсюду, и зона боевых действий чудесным образом не трансформировалась в обитель добродетели и благодати, где каждый возлюбил ближнего своего, проникся его лишениями — нет, это скорее лишь исключение, подтверждающее правило, но подчас и его достаточно, чтобы подарить надежду, дать запрос на спасение, тем самым противостоя той инфернальной лавине, что колошматит, сотрясает основы бытия.
Донбасское чувство мира есть спасительный щит, заслон против обезумевшего, алчущего крови общества, требующего боли, разрушения, ненависти.
Да, подобное кажется философией, отстранённой, удалённой от реальной жизни, и добродетели как метод борьбы и способ познания отходят на второй, а, может, и третий, надцатый план, когда выбор лежит в сфере оружия, и диалог возможен лишь с позиции силы, но это лишь часть истины, один, видимый, её пласт, более заметный, более очевидный, однако не факт, что решающий, дающий ключевой перевес. Потому что бойня номер бесконечность в Донбассе — это следствие не только идеологических, политических, социально-экономических разногласий и несовместимостей, но и, прежде всего, эсхатологический контекст многовековой, непрекращающей борьбы добра и зла, где категории эти не персонифицированы той или иной стороной конфликта, но лежат в области личностного, внутри самих участников противостояния.
Находясь в Донбассе, понимаешь это особенно чётко. Всё лишнее, фальшивое, наносное отпадает, и остаётся главное, кристально-ясное, по сути, и составляющее основу человека как образа и подобия Божьего. Это чувство — щит спасения, щит добродетели, его хочется растянуть, усилить, продолжить, оно остаётся с тобой и вне зоны войны. Питает и согревает в мире, где не рвутся бомбы, где не грохочут «Грады», где люди не ходят в бронежилетах и не берут оружия, и где, казалось бы, должно быть больше намёка на понимание, но его нет, и возбуждённая, экзальтированная толпа, всё больше превращающаяся в беснующееся стадо свиней, несущееся к пропасти, вопиёт: «Распни, убей, попри!».
Там, в Донбассе, сегодня выплеснулось всё то зло, что дьявольским червём сидело в российском, украинском обществе, прогрызало свои ядовитые ходы, лазейки в сердцах и душах, дабы в один момент, подобно древнему злу, вырваться наружу, неся голод, чуму, войну, смерть. И люди, вольно и невольно осознавшие это, бьются там не просто с армиями, а с червоточиной каждого человека, нарушившего вечный закон, преступившего Богом данное. Живым щитом они заграждают друг друга и нас от обретшего материальные формы садистического безумия.
