Условия физического выживания в полуденном крае позволяют жить без обязательного взаимодействия с другими членами общины. Хуторянство не ругательство, но синоним личной «незалежности». А необходимость ежедневных совместных усилий на протяжении десятилетий, напротив, «барщина». Одни называют это «нацией индивидуалистов», иные — «эгоистов».
Городское население — русские, поляки, евреи — хуторянству искони чужды, как противен космополитичный мегаполис. Большой город — система непонятных стороннему связей, образовательных требований, ежедневной усидчивости, уживчивости, компромиссности. Продукцию «национальных промыслов» горожанину можно продать пару раз, а продуктов реального производства он требует ежедневно — а это опять-таки компетентность, усидчивость, конкуренция. Не всякому «патриоту» под силу.
И тогда оголодавший «патриот» заявляет, что всё вокруг — исключительно «его земля» (вместе с покупателями продукции), пользоваться ее дарами — исконное право (то есть монополия), и его воля в том, чтобы иметь самостийную власть (гарантированный откуп на «национальные промыслы»).
Под импортным словом «демократия» хуторянин, как правило, подразумевает возможность менять по своему разумению ничтожных гетманов и не платить налогов на коллективное государство. Он не знает смысла служения государству и оно ему в принципе не нужно — разве что иногда «пышатысь» за накрытым столом. Он гордится не разворованным государством, а своей «идентичностью».
Втюханная ему «История Украины» — это не летопись свершений нации, а антинаучный фальсификат, мифы пиратской республики, воспевание национал-уголовников. Хуторянские идеалы глубоко архаичные, реакционные и к современной цивилизации не имеют никакого отношения. Количество памятников Бандере обратно пропорционально открытию новых станций метро.
Красивый фасад городского дома хуторянин всегда будет уродовать пристройками, поскольку так угодно именно ему, а на остальных прохожих и жильцов традиционно наплевать. Вся Украина — это когда-то красивейший дом то ли дореволюционной, то ли советской постройки, изувеченный вздорными, неопрятными, хамовитыми квартирантами, как «Воронья слободка», подожженный одновременно со всех сторон.
И лишь когда минусы от разгула разнузданной вольницы катастрофически начнут превышать ее условные выгоды (как это случилось во времена трагической Руины XVII века или происходит сейчас), только тогда хуторянин яростно возжелает порядка — причем не факт, что им будет востребован строй упорядоченного государства, а не очередная диктатура местных патриотов. Они хуторянству ближе географически и ментально.
Стоит ли говорить о том, что эти национальные особенности давно эксплуатируются теми, кто их хорошо знает и переехал в условный «большой город» пораньше остальных — как бы представляя хуторские интересы, стригут купоны с бывших земляков. Любые торговцы не прочь заработать на провинциальном самомнении: то патриотическими погремушками подсобят, то, подпоив хуторянина, урожай присвоят, то китайские вышиванки в обратную дорогу продадут.
И вернувшийся домой, окружённый голодными домочадцами, прогулявшийся вдрызг хуторянин ещё долго будет соображать: как же так получилось, что в сундуках вышиванок полно, гимн наизусть разучил, а в доме жрать нечего и родная земля уже не его. Долго будет думать над этим парадоксом, но к определённому выводу так и не придёт…
